|
Я 27 лет служил в армии. Прошел Афганистан. Никогда не был журналистом. В Афганистане я был заместителем командира отдельного батальона, а в Чечне - офицером Управления 205-й бригады. Кроме трех лет, что проработал в военкомате, все остальное время я служил в боевых частях. (Да и в военкомат попал случайно, когда нас вывели из Германии и расформировали). У меня, кстати, отец был пограничником, в 45 лет умер. Я его возраст уже пережил.
А его братья оба погибли на войне восемнадцатилетними. Вот что значит для меня армия!..
После Афганистана я переменился. Научился сразу отделять себя от других. Когда я в Афганистане увидел, как гибнут наши солдаты, для меня главным стало не “выполнить приказ любой ценой”, а сохранить жизни людей. Особенно когда я видел этот бардак в нашей армии... Я не сразу пришел к этому. Но в определенный момент пришел, и мне стало наплевать на... Пройдя Афганистан (более двух с лишним лет!), я не имел никаких наград - одни взыскания.
Там я получил строгий выговор с занесением в учетную карточку. После Афганистана никто не возвращался без наград. Все имели.
Иначе - чем ты там занимался?
А меня хотели исключить из партии, но пожалели, ограничились строгим выговором... Потому что для меня главное было - солдат.
С другой стороны, если бы подчиненный мне солдат что-то допустил и в отношении мирного населения, я бы ни на что не посмотрел.
Но, будучи зам. командира батальона, я был “зверь” с подчиненными офицерами, не допускал, чтобы солдат обижали.
Все говорили, что есть такой замполит батальона... Я при Громове и Родионове служил, при трех командующих... На каждом военном совете (1985-1987 г.г.) начинали с того, что говорили обо мне: в таком-то батальоне есть замполит Измайлов, который вместо того, чтобы воспитывать солдат, избивает их, издевается... Такие вещи говорили обо мне. И хотя я был представлен к наградам, все представления вернулись обратно... В конце концов я совершенно случайно получил орден, к которому там был представлен трижды, а получил только в прошлом году в феврале.
Зам. министра обороны здесь, в редакции, вручил мне орден, которым я был награжден 15 лет назад; они говорили, что не знали, как мне его вручить.
Я в Армии был, а не где-то, чтобы меня трудно было найти!..
- Почему боевой орден министерство обороны вручает своему офицеру в редакции, а не в торжественной обстановке, как положено чествовать стране своего героя?
- Тот человек, генерал-полковник Азаров, отличается редкой порядочностью. Он не раз хотел мне помочь: пригласить на полковничью должность в штаб СНГ и прочее, прочее...
Мне не хотелось, чтобы у него были неприятности, потому что у меня в это время был конфликт с Квашниным в Чечне. А свою судьбу я уже решил... Для меня все это было уже настолько не главным... Сергей Говорухин подготовил документы на меня, представление к какому-то ордену за Чечню, но я сказал, что этого ни в коем случае делать нельзя: для меня это позор - получить награду... Ладно, спустя 15 лет - за Афганистан. И то я ее никогда не надену. А в этой войне получить что-то, пусть даже за освобождение людей... Зная, сколько крови за этим стоит!..
Многие чеченцы, с кем я работал, могут на меня обижаться, потому что я не только к своим был беспощаден... У меня были конфликты с тем же Шамановым...
Да такие, что Шаманов отдавал приказ меня расстрелять. Разведчикам. А конфликтом с Квашниным я могу гордиться. Начальник генштаба не какими-то генералами занимался, а нашел майора... Приказал никуда меня не пускать. После первой войны в Чечне и до 1998 года я как бы служил. Полтора года был за штатом, меня держали в 27-й бригаде, куда я приходил только за зарплатой. Такого офицера, который не ходил на службу, кроме меня, в армии не было..
Помню: был второй этап выборов Ельцина, 3 июля 1996 года. В этот день Квашнин захотел поехать в Грозненскую церковь и отвезти туда по мешку риса, муки и сахара. Я должен был его сопровождать. В отличии от наших идиотов, которые год-полтора прослужили в Грозном, а города не знали, я там хорошо ориентировался. Не потому, что я родом с Дагестана...
Я военный человек и обязан знать местность. Дают мне отряды, БМП в сопровождение, взвод солдат... Я говорю Квашнину (он тогда был командующим войсками Северо-Кавказского военного округа), что, если мы такой колонной поедем, с нами будет то же, что с Романовым...
Предложил поехать на одном “Уазике”. Надо отдать ему должное: что касается его личного мужества, здесь вопросов нет. Прихватили мы еще ящик шампанского и выехали из Ханкалы.
После этой поездки я был для него первым человеком. Потом обо мне стали говорить всякие гадости. И наши отношения не просто испортились...
А конфликт с Шамановым произошел сразу же после выборов. До этого народу говорили, что война закончилась, что все будет нормально... А тут Тихомиров выступает с ультиматумом, наши войска идут на Гехи и Махкеты. Гибнут мирные жители. Возле дома правительства ко мне подходит пожилой, совершенно седой человек. Он оказался директором школы №3 селения Гехи. “Я говорит он, - всю жизнь учил детей добру. Ко мне в дом пришли военные. Спрашивают: “Мужчины есть в доме?” Я говорю: “Только дети”.
И они начали стрелять. Тяжело ранили сына и дочь.”
Нас обступили другие пострадавшие. Просят: “Помоги, если можешь!..”
В Центризбиркоме был московский телефон, я позвонил редактору, позвонил Саше Любимову. Попросил его прислать ребят с камерами, чтобы снять жертвы среди мирного населения в Гехи. И Дима Муратов, и Саша прислали по два человека. Местные ребята, чеченцы, попросили меня снять военную форму, чтобы не убили в селе, где только что прошли федералы. Я отказался снять форму, так как свои погоны я ничем не опозорил. Они согласились, увидев, как я на их глазах вытащил из пистолета все патроны, оставив только один... А автомат я никогда не носил.
По программе “Взгляд” Любимов тогда же и показал все, что мы там в тот день отсняли: сожженную мечеть, разрушенную школу, тела детей... Все это пошло по первой программе...
В пятницу. А на следующий день меня вызывает Шаманов. Он тогда был командующим группировками министерства обороны. А Тихомиров был командующим объединенной группировки, но он был в отпуске. Единственный, кто ко мне хорошо относился там, это был генерал Тихомиров. Пошел я к Шаманову. Сидят в кабинете с ним три его заместителя. Он мне при них говорит: “Я тебя посажу в яму и закопаю”. - “Вы здесь бездарно два года воюете, - ответил я ему нагло, - и вас бьют. Потому что вы бездарны! Да я пять раз пройдусь вокруг Грозного, и вы меня не тронете!” Меня на Ханкале каждый знал: то солдатам кушать не дают, то офицерам зарплату не дают; приходилось помогать контрактникам... Они все ко мне бегали. Когда я это все Шаманову сказал, он меня сначала выгнал из кабинета. Потом позвал назад и спрашивает: “Ты здесь себя так нагло ведешь.
У тебя что, начальника нет? Некому над тобой командовать? Теперь, - говорит, - я тебе буду ставить задачи, а ты будешь каждый день мне докладывать”.
Я вышел, зная, что он больше меня не увидит. Когда меня вызывали к нему на доклад, я находил разные причины, чтобы не появляться у него. Пять дней он меня искал. И наконец около столовой поймал. Подзывает к себе и спрашивает, почему я от него прячусь. Я ответил, что это его охрана меня к нему не подпускает. Он подзывает двоих из личной охраны и говорит: “Этого хитрого майора пускать ко мне в любое время дня и ночи.”
Я решил, что больше не попадусь в его поле зрения. В этот же день, вечером, меня вызывает его заместитель Сидоренко Владимир Иванович. Этому человеку я обязан жизнью. Он мне тогда сказал: “Слава, тебе нужно отсюда уехать, из Грозного”. Я сказал, что не могу, ведь я офицер 205-й бригады. Он стал настаивать, чтобы я хотя бы не покидал территорию аэропорта “Северный”, так как Шаманов в его присутствии отдал приказ разведчикам меня ликвидировать. Это было 27 июля 1996 года. Увидев меня возле столовой, он говорит: “Иди скорей в общежитие, тебе туда принесут покушать. Ты не понимаешь, как это серьезно!” Я вернулся в свою комнату, лежу на кровати и думаю: “Если зам. Шаманова мне такие вещи говорит, зачем тогда я здесь нахожусь? Для чего?..
Если чеченец, чтобы отомстить за своего убитого ребенка, приедет в Грозный, чтобы меня, русского офицера, убить, я должен буду опередить этого несчастного отца, если хочу выжить.
С другой стороны, если русский офицер, у которого дома - жена, дети, выполняя приказ Шаманова, будет в меня стрелять, я должен выстрелить первым, чтобы опередить...
А я никого не хочу убивать: ни чеченца, ни русского... Зачем мне тогда оружие?..”
На следующее утро я пошел на склад, сдал личное оружие и в военном билете поставил соответствующий штамп. Это было 28-го июля, а шестого августа начались боевые действия. Меня командир бригады отправляет с разведбатом 205-й бригады занять оборону и не пропустить боевиков в районе республиканского ГАИ. Все вооруженные, один я с пустой кобурой, куда я для веса положил гранату. Комбригу я сказал, что мой автомат в машине. Весь август, в разгар боевых действий, я не был вооружен. Разведбат удивлялся, что я с одним пистолетом иду воевать. Они даже не поняли, что в кобуре его нет. В подсумке у меня было еще четыре гранаты. Чтобы получить свое оружие назад, мне надо было ехать опять на склад, на Ханкалу... Времени на это просто не хватало.
Лема Магомадов был начальником ГАИ. Магомед Байбатыров с ним (ему бы сейчас было 67 лет. Он пропал бесследно)... Гаишники, боялись и боевиков, и федералов. Но Магомед меня узнал. До этого я спал на стульях у Лемы в кабинете, чтобы их защитить. Там стояли две десятиэтажки и пятиэтажка...На крыше снайперов поставили, окопы вырыли... и все время несли потери: снайпер бил с той стороны. Я командиру разведбата говорю, что нам поставили задачу не пропустить боевиков, так почему мы окопы вырыли прямо на открытом поле перед ними?” Предложил спрятаться за домами, пусть бы они к нам шли. А там у нас танк, БТРы, минометы... Он прислушался. Дня три у нас потерь не было. Потом Ильина сменили, пришел Касатуров. Офицеры его подбили на то, чтобы пойти “снять” снайпера. Я находился у Лемы. Смотрю: БТРы, БМП выдвинули... Идут снайперов захватить. Выскочил, но...
В результате - несколько человек погибло.
Бросили их, вернулись обратно. Высказал я командиру!.. За что погибли ребята?...
На следующий день он посылает других, чтобы забрать раненых, тела погибших. Еще потеряли пять-шесть человек. Вернулись. Я спрашиваю: кто ответит за гибель этих людей? Кроме офицера разведбата, там находился и офицер ФСБ. Они говорят, надо послать ребят - гаишников, чтобы они договорились со своими, хотя бы трупы забрать. Мы подошли к Леме. Он послал на ту сторону двоих. Те утром ушли, в обед вернулись
с условиями боевиков, чтобы разведбат снялся и ушел с поста, если хотят получить назад трупы своих. Мы уйти не могли. Тогда этот офицер ФСБ и командир разведбата говорят мне: “Товарищ майор!
А не могли бы вы пойти к ним?”
Те своим не отдали, а мне отдадут?.. Я тогда никого не знал с той стороны. Я учил этих всему, и они решили: ты вот учишь, теперь покажи, как надо... Я ничего не сказал. Взял “Урал”, посадил солдата одного за руль, сделали мне белый флаг и поехал, стоя на подножке. Я старался не думать ни о чем: ни о хорошем, ни о плохом. “Как договориться?” - только об этом заставлял себя думать. Перед окопами остановил машину. Бедный водитель, он был весь в поту. Оставил я его в машине и пошел. Со всех сторон: “Аллах Акбар! Аллах Акбар!..” Подхожу к ним. Мыслей никаких нет. Представился. Попросил свести со старшим. Ими командовал Ваха Арсанов. Пришел его командир разведки. Парень, как оказалось, был из Наура. Восемь детей у него было. Это он мне уже после войны рассказывал, когда мы с ним снова встретились. Я сказал, что пришел забрать трупы ребят, не будут же они, мол, вести с трупами войну. Дал слово, что, если случатся потери с их стороны, я верну им тела погибших. А он меня по телепередачам узнал. Не дал даже притронуться к телам. Там ребята, и русские, и чеченцы, рыли окопы. Он подозвал их, те погрузили трупы в машину. А идти к машине было далеко... Потом я предложил, чтобы мы друг в друга не стреляли, все равно этот идиотизм закончится, а люди хоть уцелеют. Он согласился. Я уточнил, что я у себя не самый большой начальник, и если будут стрелять с нашей стороны, то это не по моей команде. “Все в воле Аллаха”, - ответил он. Мы хорошо поговорили, наладили контакт. Тут один из них (я уже говорил, что наши за целый месяц так и не поняли, что у меня не было пистолета) говорит мне: “Я смотрю, у тебя есть кобура, но пистолета в ней нет. (Там была граната, но он сразу понял, что пистолета нет. Всегда увидишь разницу...) Подари мне кобуру”. Я вытащил оттуда гранату и отдал пустую кобуру. Но попросил его подарить и мне чего-нибудь. Он достает ножик, на котором выгравирован волк. Я спросил: “Ты головы им не резал?” - “Нет. - ответил он, - только хлеб”. Я взял. Сутки мы не стреляли друг в друга. Потом все опять началось...
Недалеко от нас, в 500 метрах, находились московский ОМОН и екатеринбургский СОБР. И они, вообще не сопротивляясь, несли потери. Причем тогда, когда ходили в туалет. У них были раненые и убитые. Они просили помочь вывезти хотя бы раненых. А старшим от МВД был генерал-полковник Голубец. И он все: “Потерпите, потерпите...” Потом его, кстати, уволили. Был зам. министра МВД Куликова. Они обратились к нам по радиостанции. Мы - часть министерства обороны. И опять ко мне подходят командир разведбата и этот фсбэшник. Говорят, что на той стороне меня уже знают, предложили поехать к ним без головного убора, чтобы чеченцы меня узнали... (Это фсбэшник придумал). Я сел сверху на БТР и опять, не думая ни о чем, (а в плохое я просто не верил!), поехал. Договорился. Стрельба прекратилась, и четверых собровцев и омоновцев я оттуда вывез. Уже потом, когда боевые действия закончились, я с этими ребятами встретился, и они мне говорят: “Кто тебя там узнал? Когда ты проезжал мост, тебя хотели “снять”, но Ваха Арсанов отдал приказ в тебя не стрелять”. Но тогда я об этом не думал...
Когда Пуликовский объявил “48 часов”, Лема бросил свой пост, документы, машины...
Те, которые мог завести, увез и уехал, не говоря мне ни слова. Я у него столько времени прожил (он и сейчас начальник ГАИ, а младший брат - представитель Кадырова здесь), а он мне даже ничего не сказал, уехал. Одним из последних уезжал Магомед Байбатыров. Он мне говорит: “Поехали с нами!” Я ему: “Магомед, мы с тобой друзья, но я офицер. Я не могу...” Один раз Магомед, когда ему поручили одну квартиру, из которой люди уехали, даже пригласил меня по-человечески поспать, отдохнуть, а то и он, пожилой человек, все на стульях спал. Он признался, что очень уважает меня. Они уехали. Меня вызвали на несколько часов в аэропорт “Северный”. Пока я вернулся, разведбат все там раграбил. Все абсолютно! Ни одной машины... Я как увидел эту картину... Те машины, которые там оставались, они оттащили. Страшная картина. И не найдешь ничего. Я проследил, где они попрятали вещи, вывезенные из домов и квартир, отследил хоть часть вещей, иначе бесполезно было жаловаться... Зашел к командиру бригады и говорю: “Хотите посмотреть, как разведбат воюет? Я хочу вам показать.” Отвел его и показал, что они украли: стиральные порошки, колготки, кассеты, туфли женские... Командир бригады дал команду вернуть все награбленное. Я погрузил на БТР и приехал туда, а там боевики стоят, здесь - эти, и где я буду разносить?.. Между ними все это разгрузил и попросил людей, которые там остались, чтобы они вернули все, когда хозяева вернутся. Я показал им, что хоть что-то могу сделать. А Лему, встретив его в аэропорту “Северный”, попросил послать на пост хотя бы несколько человек... Он дал мне пятерых из своих гаишников, очень хороших ребят, которые со мной вернулись. И хотя все там было разграблено, они не дали все это по кирпичам разнести... А с этим разведбатом, который продолжал грабить, мне приходилось не раз воевать... Начальство это мародерство поощряло. Один раз я показал, их заставили вернуть награбленное, а потом закрывали глаза на все. В шесть утра уже солдат бежит из этих домов с мешком на плечах... И эти же гаишники все видят. Я остановил солдата, кричу на него... А они... в окопы зайдешь, сервизы стоят, чай пьют... А этот - чашки, ложки, обувь какую-то... Я на него кричу, он: “Я сейчас все отнесу, отнесу...” Потом говорит: “Можно я эти туфли оставлю себе?” Я посмотрел на его ноги, у него рваная обувь. Мне стало жаль его. Сказал, чтобы отнес все, кроме туфель. Уследить все равно было невозможно. Но что-то мне удавалось спасти, показать нашим ребятам, что нельзя этого делать.
(Продолжение в следующем номере)
|
