|
БЛАГОСЛОВЕННЫЙ ДАР
Исрапил ШОВХАЛОВ Никто бы, глядя на нее, не догадался, что она больна. Страшно больна. Для участников конференции на столах были разложены газеты. Среди прочих - газета чеченской диаспоры в Европе. Я взял ее, пролистал, отметил, что стиль, в общем, суховат, так себе издание. Но вдруг меня зацепило, бросился в глаза заголовок – «Брюссельский трамвай». Что может быть особенного в брюссельском трамвае? И какая связь с Чечней? А начал читать – дрожь по телу. Взял другой номер, там «Письмо к маме» за той же подписью. На вопрос, кто автор, мне снова указали на ту же красавицу. Я опешил: не верилось, что эта беззаботная женщина может так трогательно и вместе с тем глубоко, серьезно писать. Чтобы развеять сомнения, подошел, спросил, все еще не без иронии: «Это в самом деле ты написала? Если так, хотелось бы, чтобы ты сотрудничала с нашим журналом». А про себя подумал: она до того нарядно смотрится, небось, получает в Европе огромные гонорары. Да и амбиции, судя по ее виду, непомерные… Спрашиваю: «Сколько ты берешь за статью?» - «А сколько вы платите?» И все с улыбкой. Наш журнал тогда только становился на ноги. Я сказал: «Мы своим авторам платим тысячу рублей, но вам постараемся 50 долларов». Она рассмеялась: «Не надо, 50 долларов погоды не сделают, я для вас буду писать бесплатно».  Та конференция продолжалась три дня. Тина была главной хозяйкой на этом мероприятии, всем распоряжалась, кормила участников. И все-таки, несмотря на занятость, видимо, ночью успела пролистать номера журнала. Заинтересовалась! И когда конференция заканчивалась, пригласила нас – Абдуллу Дудуева и меня - к себе домой в Брюссель. Тогда мы еще и представить не могли, с кем у нас завязывается дружба, какой подарок нам преподносит Всевышний.Да, впечатление о ней всего лишь как о яркой порхающей бабочке оказалось обманчивым. Хотя она ничего не делала, чтобы его развеять: какая есть – такая есть. Для многих это первое впечатление оставалось и последним, но если она кого подпускала к себе, если устанавливался контакт, забыть ее было уже невозможно. Она была интересной собеседницей, чутким другом, многогранным художником – да-да, художником: писала она не только публицистику, но и стихи, рассказы. Поначалу мы созванивались чуть не каждую неделю. Она написала очерк о чеченских беженцах в Брюсселе, о рынке Клемансо. Настолько увлекательно, красиво рассказала, а уж, казалось бы, много ли напишешь о рынке… Материал всем очень понравился. А потом мы вместе организовали и провели несколько культурных мероприятий. Совместная работа сближала, сотрудничество переросло в содружество. Она его очень ценила - каждый раз, когда мы уезжали, говорила: «У меня завтра будет депрессия». Сколько бы времени мы ни провели в ее обществе, она придумывала причины, чтобы задержать нас. В Бельгии ее знали все вайнахи и европейцы, интересующиеся Чечней и Кавказом, у нее был «проходной двор» в высочайшем смысле этого слова – дом Тины стал для земляков спасительным приютом. Там я встречал многих знакомых грозненцев. Помощь беженцам стала ее главной задачей, она не щадила себя, всегда готовая поддержать соотечественника, оказавшегося в затруднительном положении. Она жила в съемной квартире в центре Брюсселя. Уже с раннего утра начинали приходить беженцы. Они по-хозяйски располагались на кухне и, когда Тина выходила, предлагали ей чай, словно не они у нее, а она у них в гостях. Все вели себя у нее по-домашнему, без лишних церемоний. Ведь она очень поздно ложилась, могла в 4 часа лечь, а в 6 уже встать. Будто ценила каждый миг отпущенного времени, жалела тратить его на сон. Сколько вайнахских беженцев переступало ее порог! И каждый встречал здесь искреннее участие. Какое бы у нее ни было настроение, как бы плохо она себя ни чувствовала… Телефон не умолкал. Когда мы шли куда-нибудь по делам, на встречу или в гости, я советовал: «Оставь его дома!». Но так поступить Тина не могла. В конце концов я отобрал у нее мобильник, чтобы самому отвечать на звонки. Хотелось дать ей хоть краткую передышку. Но эта уловка не срабатывала. Когда я спрашивал имя звонившего и повторял вслух, она тут же выхватывала мобильник у меня из рук: «Нет-нет, я знаю, по какому он поводу, ему надо помочь!» Тина помнила каждого. Отдыха она не знала, ее номер «циркулировал» по всей Европе, чтобы получить доступ к ней, протекция знакомых беженцам не требовалась, было довольно просто позвонить. Она приглашала к себе, писала нужные бумаги, консультировала, подсказывала, как действовать в той или иной ситуации. С материнской заботой решая чужие, казалось бы, проблемы, она помогала всем, невзирая порой на резкие политические разногласия. А они возникали: у нее был свой взгляд на происходящее в Чечне с начала 90-х, и она всегда заявляла о своей позиции откровенно. Не любила и не умела лицемерить. Если кто-то отзывался о ней плохо, она могла запросто выйти на этого человека и переубедить. Напомнить: «Нас так мало, надо беречь друг друга!» Когда случался какой-либо конфликт или инцидент, связанный с чеченцами, полицейские обращались к ней. Ее авторитет был очень высок. Если кто из земляков вправду провинился, она говорила: «Как можно так себя вести? Эта страна нас приютила, накормила, нельзя быть неблагодарными!» К ней прислушивались, ведь эти слова шли от сердца: она-то умела быть благодарной. Мы не раз спрашивали европейцев, какое впечатление производят на них чеченцы, волею судьбы заброшенные в Европу. Все те, кто знал Тину, тотчас вспоминали о ней как об эталоне, восторгались ее эрудицией, интеллектом, высокой культурой, ее одухотворенной красотой. Да, для них она стала лицом Чечни, и этим можно гордиться. А знали ее многие, она выступала с лекциями о кавказских проблемах и на международных форумах, и в университетах Бельгии. Ее аргументированной и выразительной речью заслушивались, ей верили. Когда после публикации «Письма к Анне» ее пригласили в Италию участвовать в марше мира имени Анны Политковской, она вышла, чтобы выступить с докладом, и ведущий, представляя ее, сказал, что она тяжело больна, весь зал, поднявшись с мест, аплодировал ей. Она заплакала, так была растрогана. Нельзя не упомянуть и о том, как в 1991 году, покинув Чечню, Тина оказалась в Арабских Эмиратах. Она провела в Дубае 10 лет, которые посвятила изучению древней восточной культуры. Освоила арабский язык, прошла специальную религиозную школу для женщин, знала все нормы шариата, адаты, обряды ислама. Как поистине универсальный человек, она умела познавать новое, не изменяя своей сути, своей «чеченистости». Когда, прожив 10 лет среди мусульман, она оказалась в Европе, в ее личном духовном пространстве между этими культурами не возникло антагонизма – напротив, их сочетание делало ее внутренний мир особенно богатым, а кругозор широким. Глубоко верующая, она была против всяческого насилия: кому-кому, а ей было ясно, что вера, праведность, счастье – не те блага, какие можно навязать из-под палки. Образованность, широкая эрудиция позволяли ей быть толерантной к другим мнениям, другим религиям – во всем. Однажды в самолете ее соседом оказался католический священник. Она долго, увлеченно говорила с ним о чем-то по-английски. Я сказал: «Оставь его, что у вас может быть общего?» Тина отозвалась не сразу. Мы уже выходили из самолета, когда она сказала: «Люди, которые от Бога, это чистые люди, они очень интересные, с ними приятно общаться». Именно такой была она сама. С ней можно было непринужденно и в то же время всерьез говорить буквально обо всем, я не замечал в ее суждениях ни малейшего дилетантства. Такая беседа – наслаждение, недаром мы никогда не уставали от ее общества. О ее журналистском и писательском творчестве надо говорить особо. Она оставила свою бессмертную строчку в истории народа, частью которого была. К сожалению, чеченский читатель пока недостаточно хорошо знает ее: Тина мало публиковалась в республиканской прессе, в основном за границей. Но как большое видится на расстоянии, так со временем народ поймет истинную цену того, что вышло из-под ее пера. Ее наследие, бесспорно, войдет в золотой фонд современной чеченской литературы и журналистики. А нам, кому посчастливилось быть ее друзьями, не забыть чудесного сочетания детской искренности, даже наивности и огромного мужества, которым Тина поражала всех. После того как врачи сказали, что жить ей осталось три месяца, она сумела продержаться еще семь лет. Под дамокловым мечом рокового диагноза, превозмогая порой изнуряющую боль, Тина жила, благодарная Всевышнему за каждый день. Она забыла о комплексах, отбросила все наносное, условное, что отнимало время и мешало реализоваться. Отнюдь не ставя болезнь в центр своей жизни, порой даже подшучивая над ней, Тина спешила сделать как можно больше добра. Эти последние отпущенные ей годы она отдала служению людям. И была счастлива. Всевышний дал ей все: любящих родных и друзей, признание и славу, возможность заниматься благородным и нужным делом. Да, ее мучила болезнь, но эти семь лет она назло беде прожила так ярко, что иному и за столетие не удалось бы. Каждый раз, когда мы приезжали, она встречала в аэропорту. Так и вижу: она, сложив руки на парапете и положив на них голову, разглядывает приехавших. При виде нас ее лицо озаряется радостью долгожданной встречи… Но особенно мне запомнился такой эпизод: мы приглашены в Турцию на семинар, но самолет Тины опаздывает, уже не она, а мы ждем ее. Вокруг - толпа встречающих. В основном турки. И тут среди толпы появляется ослепительная блондинка. Буквально все взгляды обращаются к ней. А она, счастливо улыбаясь, издали по-детски машет нам рукой. Прекрасное мгновение… Но бывало и не так весело. Однажды мы приехали к ней, а она собиралась в больницу: предстояла операция, притом очень серьезная. Тина говорила об этом без паники, совершенно спокойно. Утором собралась и пошла. Пешком. Одна. В чужой стране. Сказав только, что нам с ней идти не надо, все равно не пустят. Я тогда долго стоял и смотрел ей вслед. Она даже не оглянулась. А в обед мы все же пошли туда. Ее как раз везли в операционную, уже переодетую. И представьте картину: лежа на каталке, больная пишет для очередного чеченца ходатайство от имени диаспоры. Врачи везли каталку, мы бежали следом, а она второпях дописывала заявление. Этот мальчик-беженец взял его уже у самого входа в операционный блок. Доктора были в шоке, отродясь не видывали такой странной пациентки. В этом – вся Тина. А потом через три дня после ее выписки из больницы (три дня всего, не вру) мы ехали на мероприятие в Германию. Она говорит: «Вы что, меня не берете?» – «Ты же только что после операции!» Когда она расстраивалась, становилась похожей на обиженного ребенка. С таким видом она ушла в другую комнату, оделась, привела себя в порядок и вышла. Четвертый день после тяжелой операции, а посмотришь - как ни в чем не бывало… Мы были потрясены. Поехали. Она, как потом оказалось, боясь меня нервировать, не решилась при нас даже таблетку выпить: ехала, превозмогая боль. Не хотела терять ни одной возможности встретиться с земляками, пообщаться. Тина вообще старалась никому не показывать, как ей плохо, больно. Терпела до последнего. Мне рассказали, как она в последний раз уходила из дома. Должны были прийти прочитать мовлид. Она тщательно оделась, надела украшения, большой платок и сидела в ожидании их. Ее терзали сильнейшие боли. Когда мовлид закончился, гости ушли, у нее прямо на глазах родни стали сильно опухать руки и ноги. Ее увезли в больницу, и она больше не вернулась. Конечно, на все воля Аллаха. Может быть, не совсем уместно вспоминать об этом сегодня, когда ничего уже не поправишь, но все-таки скажу: ее гибель ускорила тупая враждебность некоторых земляков (противно признавать их таковыми, но из песни слова не выкинешь). Открытость, мобильность, активная общественная деятельность Тины не всем были по нраву. Про нее распускали разные подлые слухи – пошляков всегда в избытке, а вот охотников, которым не терпелось бы переложить ее самоотверженную работу на собственные плечи, что-то не нашлось ни тогда, ни сейчас. Порой ее предавали даже те, кому она помогала. Людская низость заставляла ее страдать. Когда она начинала свою деятельность во главе диаспоры, у людей, бежавших от войны, не было еще Интернета, вообще никаких связей. Их налаживала Тина, в самое трудное время она объединяла чеченцев, выдвигала инициативы, готовила все политические, общественные, культурные мероприятия, способные помочь беженцам освоиться на чужбине. Но ведь какая у многих повадка? Чуть решат свои проблемы, сразу стараются отстраниться от того, кто помог. Но все равно даже незадолго до смерти Тина сохраняла свой благословенный дар радоваться жизни и делиться этой радостью. Когда утихала боль, она говорила: «Алхьам дулиллах1, как нас Аллах любит!, как я счастлива!». В ней не было зависти. Она с доброжелательным интересом относилась к творчеству коллег-журналистов, восхищалась каждым талантливым пером, вообще любила и ценила одаренных людей. Тина знала, что мы были дружны с Баной Гайтукаевой. Бана всегда говорила, что когда она умрет, хотела бы, чтобы пошел теплый, мягкий дождь: «Значит, я попаду в рай». Это случилось в марте(1993 г.). Только ее похоронили, начали ставить чурт – полил такой самый дождик, мелкий и теплый, как она хотела. Когда я рассказал это Тине, она заявила: «Ты должен приехать и на мои похороны, не смей не приехать!» А я бурно воспротивился: «Ни за что, не вздумай умереть, рассчитывая на меня, - так и знай, я никуда не пойду!» Она даже к своей смерти относилась с иронией, весело побуждая к этому и других. Мне по сей день крайне трудно представить, что ее нет. Но вот настал день, когда я услышал в телефонной трубке такой милый, знакомый голос: «Приезжайте! Может быть, в последний раз»... Мы, конечно же, помчались к ней. И вот сидим, растерянно переглядываясь, с трудом узнавая ее, всегда такую непоседливую, смешливую. Она до странности недвижима, молча смотрит на нас, лицо пугающе осунулось, эффектные серьги, всегда красившие его, теперь подчеркивают неживую бледность, лучше бы она сняла их… А тут еще какой-то чеченец без конца названивает по телефону, требует, чтобы его срочно соединили с Тиной: вот, мол, он идет на собеседование в комиссариат, нужно посоветоваться. Ему втолковывают, что она уже не может ответить, а он кричит: «Она меня знает, дайте ей трубку, мне только два слова сказать!» И другие – многие - звонили, хотели ее бескорыстно поддержать, проведать. Но Тина не желала показываться посторонним в таком виде. Когда ее крошечная внучка заплакала, она протянула руки, чтобы взять ее, успокоить, но не смогла удержать и с горькой улыбкой прошептала: «Не получается из меня бабушка». Прежде, бывало, я говорил ей: «Тина, все за тебя молятся, тебя, как героиню чеченского фольклора Дадин Альбику, вся знают. Вот если я умру, обо мне никто не напишет, а у тебя есть я!» Она так смеялась… Только в эту последнюю встречу она больше не могла шутить о смерти. Но выжить все равно надеялась, строила планы: «Вот сделают мне четвертую операцию, мы будем работать, я хочу не только писать материалы, но и участвовать в редактуре журнала…» Ночь после похорон была тихой, умиротворенной: собаки в селе молчали, кроны деревьев застыли в безветренном покое. Только звенели цикады, а в бархатном небе мерцали звезды. Пожилая горянка сказала: «Не проливайте напрасных слез. Наши старцы раньше говорили: ветер тревожно шумит и псы воют, когда грешный человек в муках преодолевает порог небесного суда. Природа отзывается на его терзания. Таиса легко перешагнула этот порог, довольно она настрадалась на земле…»  P.S. Тинико! Недавно нам впервые пришлось посетить Брюссель без тебя. Город, который все эти годы, несмотря на пасмурность и частые дожди, был таким гостеприимным, теплым и уютным, уже с самого подлета вызвал в душе щемящее чувство. Эта страна, этот город, эти улицы – все вмиг стало для нас холодным, знобящим, как зимние средиземноморские ветры. Все, что казалось родным, без тебя - чужое. И земляков не видать… Будто вместе с тобой отсюда ушла многотысячная чеченская диаспора. Вся бурная жизнь нашей общины, без преувеличения, держалась на твоей энергии, энтузиазме и щедрой творческой активности. Опустел без тебя Брюссель, Тина!..А сейчас… Сейчас ты откуда-то из неведомого далека прощально машешь нам рукой. И уходишь все дальше и дальше. И мы скорбим. Не Брюссель, а мир опустел без тебя, Тина. Бода Со кхин ца ларайо. Сан ницкъ ца тоьа Д1атетта т1едоьжна дукъ. Х1ара дуьне белшаш т1ехь Кхин д1а ца кхехьало, Боданехь хеда сан г1улч… Т1улгаша дохийна Сецна сан когаш, Дилхина, къарделла аз. Сайн деза адамаш Боданехь лоьхуш, Сайн б1аьрса дайина ас… Бодано хьерчадеш, Сан некъаш тиладеш, Юха а 1ехайо со… Ас канаш дуьззина Безам д1акхийдош, Сайн карахь карадо т1улгаш… Сан некъ Хиллачух, хиндолчух баьлла, Цхьалха ма-барий сан некъ, Дуьненан кевнаш д1аделлал Бала ма-барий сан гиэхь! Эзарнаш кийсигаш хилла, Некъа т1е 1иэна сан дог. Сан сино белхабо г1ийла Т1ехула мел боккху ког... Мича хьуо, мича охьабилла Белшаш т1е биллина мохь? Дуьненан къахьалла мийла Йокъалла хилла-те сох? |
Пока человек был рядом, мы и не догадывались, как много он значил для нас, мы горько сожалеем, что бывали невнимательны, небрежны, вспоминаем, что когда-то из-за пустяка нанесли ему обиду… К горю примешивается какая-то безумная надежда, она нашептывает: повернуть бы время вспять, я бы ценил каждый миг нашего общения, сберег бы в памяти каждое слово тех бесед, у которых во веки веков не будет продолжения…