ВЗГЛЯД С УКОРОМ
Лидия ЮСУПОВА
Тот рабочий день начинался, как обычно, ничем не отличаясь от предыдущих. Сотрудники офиса, заняв свои места, погрузились в работу. На прием шли люди, которым нужна была юридическая помощь. Зачастую те, кто в горе, в отчаянии от гибели родных. Стояла июльская жара, в помещении работал кондиционер, но этого было недостаточно: казалось, раскаленный воздух с улицы проникает сквозь стены. Когда дверь в кабинет приоткрылась, я, зная, как быстро зной пожирает нашу живительную прохладу, попросила посетительницу зайти в кабинет, а дверь прикрыть поплотней. Но женщина в черном платке медлила у порога в какой-то нерешительности, держась за ручку двери. И молча смотрела на меня.
Я вдруг почувствовала, что знаю ее. Но откуда? Мы же никогда не встречались! Почему мне так знакомы эти потускневшие глаза, это скорбное выражение лица, эти натруженные руки и тихий голос?
Пригласив ее присесть, я достала журнал записи посетителей. Она тихо произнесла: «Я была в вашем офисе, меня уже записывали. Я Аминат Хамбулатова, мое заявление у вас есть, но копии у меня с собой». Достала из сумки прозрачную папку, положила на стол, открыла и достала фотографию, дрожащей рукой протянула мне: «Это мой сын Тимур, которого убили федералы». По щекам потекли слезы, она плакала беззвучно, и я, встретившись с ней взглядом, заглянув в эту бездну горя, поняла, откуда знаю ее. Изо дня в день мы видим эти глаза, ведь у боли одно лицо. «Это случилось ночью. В пять минут второго. Я услышала, как кто-то перепрыгивает через забор. Встала, прислушалась. Сначала подумала, что кто-то из родственников пришел с дурной вестью - у меня бабушка преклонного возраста. Вышла в коридор, там рядом с дверью окно, я посмотрела и увидела людей в масках и камуфляжной форме, их было много во дворе. Я из-за двери спросила по-чеченски, кто они. Один из них сказал по-русски «Женщина», и они стали колотить в дверь прикладами автоматов. Я крикнула: «Не стреляйте, я открою!» Но пока я отпирала дверь, они разбили окно рядом с ней и направили автомат на меня. Я им говорю: «Ребята, успокойтесь! У нас нет посторонних, вы, наверное, ошиблись! В чем дело?» Они вошли, один меня оттолкнул с силой, я упала. Стали требовать: «Давай драгоценности! Все выкладывай!». Я ответила, что у меня никогда не было драгоценностей. Они включили свет, увидели голые стены, две кровати, диван и стул. Осмотрев комнату, один из них говорит: «Ложись в кровать! Спи!». Но я спросила, разве они бы спали на моем месте, и села на стул. Они привели собаку, пустили ее по дому, а один все твердил: «Где-то здесь должно быть, где-то здесь должно быть…» Я подумала, что они ищут моего сына. Куда он мог деться - спит в дальней комнате. Они пошли к нему, а меня не пустили. Слышу из комнаты сына, как они спрашивают: «Скота сколько?» - «Одна корова и два теленка», и снова кто-то из них говорит: «Ищите, ищите, где-то здесь должно быть…» и снова спрашивают сына: «Все, что в этих двух комнатах находится, – твое?» Тимур ответил: «Мое». Через несколько секунд они спрашивают: «Эта бутылка твоя?» Он сказал: «Не моя».
Тут они у меня попросили пакет, тогда я ее увидела, эту бутылку, она была обернута в фольгу. Они показывают ее мне и говорят: «Это мы заберем», я им сказала: «Конечно, забирайте. Вы же сами это принесли с собой». Они заставили Тимура что-то подписать, я сказала: «Ведь по закону у вас должны быть понятые», а кто-то из них говорит: «Мы все здесь понятые. Власть в наших руках, если выйдешь, женщина, и хоть слово скажешь, мы тебя на месте расстреляем. И если мы уедем и ты станешь болтать, мы ночью вернемся и оставшихся всех зарежем». Забрали Тимура и уехали. Они были на двух БТРах и автомашинах УАЗ. Утром я соседкой Ниной Крючковой поехала в райцентр станицы Наурской, в прокуратуру. Думала, что разберутся и Тимура отпустят, он же ни в чем не виноват. Там я узнала, что Тимура уже нет в живых».
Она умолкла, нежно гладя фотографию сына. Он смотрел на нее оттуда живой, из той прошлой жизни, и она, не отрывая взгляда, всматривалась туда, где время для нее остановило свой бег на грани жизни и смерти. Я тоже молчала, не было слов. Наконец она заговорила снова: «Я тогда пошла к участковому инспектору милиции, сказала ему, что сына забрали. А он говорит, военные еще три недели назад спрашивали наш адрес и он им дал, думал, может быть, у них есть информация, наверное, Тимур в чем-то подозревается. И других моих односельчан, у Зайпулаевых, эти военные были. Я его спросила, кто они, а участковый говорит: «Не знаю». Тогда я спрашиваю: «Почему вы дали адрес бандитам? Почему вы с ними не приехали? Ведь если бы мой сын был в чем-то замешан, мы не стали бы спокойно дома сидеть. Он же ни в чем не виноват!»
Тут она в упор посмотрела на меня и продолжала: «Я буду искать справедливость! Я пойду до конца, не могу допустить, чтобы убийцы остались безнаказанными, они же будут убивать и других. Мне угрожают, требуют, чтобы я отказалась от заявления, отрицают факт убийства моего сына. Я видела его тело, оно было изуродовано, я такого не пожелаю увидеть даже родителям того, кто Тимура изувечил. Его тело было искусано собаками, голова сзади разбита, на висках две раны, руки в плечах вывихнуты, уши разорваны. Пальцы рук черные, видно, ему что-то вонзали под ногти, между пальцами ног тоже были проколы, как от гвоздей. Судебный эксперт дал заключение, что у Тимура было больное сердце, но мой сын не болел, он занимался спортом, физическим трудом. Я воспитывала троих детей без мужа, и Тимур нес на своих плечах заботу о нас». С этими словами она протянула мне копию заключения судебно-медицинской экспертизы.
Из заключения судебно-медицинской экпертизы №63 от 18 марта 2004 года Эксперт Леготкин П.Л. Моздокского отделения БСМЭ
«Судебно-медицинский диагноз:
Тупая сочетанная трамва головы, туловища, обоих верхних и нижних конечностей, с множественными кровоподтеками, ссадинами, кровоизлиянием в кожно-мышечный лоскут головы. Вторичная кардиомиопатия: гипертрофия сердца. Легочно-сердечная недостаточность. Отек головного мозга. Отек легких. С учетом множественной локализацией повреждений, их проявления, размеров, данная тупая сочетанная трамва головы, туловища, конечностей в совокупности, обычно у живых лиц, влечет за собой кратковременное расстройство здоровья продолжительностью менее 21–го дня и оценивается как причинение легкого вреда здоровью. Причина смерти Хамбулатова Т.Р. явилось заболевание: вторичная кардиомиопатия…».
«Я понимаю, что и эксперт, и следователи, и прокурор, и сотрудники милиции - все они люди одной системы, - продолжала Аминат, дождавшись, пока я пробегу глазами этот гнусный документ. - Но должна быть справедливость. Мой сын не умер от сердечного приступа, они, те, что забрали Тимура, забили его до смерти. Они же пытали его, это очевидно. Я узнала, что эти военные, которые увели и замучили моего сына, спустя две недели уехали, в Чечне они были наездом, в командировке, и следователь прокуратуры мне заявил, что сейчас невозможно установить их местонахождение, чтобы допросить как свидетелей. Я знаю, этот следователь боится, они же сотрудники ФСБ, их-то никогда не накажут, они будут невиновны, как Буданов, который убил Эльзу Кунгаеву, а его просто взяли и объявили невменяемым. Выходит, они сюда присылают невменяемых?»
Я попросила у Аминат разрешения просмотреть папку, которую она принесла с собой. Аккуратно сложенные и скрепленные, там стопкой лежали ее заявления и обращения. Перечень адресатов впечатляет, начиная от районной прокуратуры до Генеральной прокуратуры РФ, от общественных организаций до Уполномоченного по правам человека в РФ, от Национальной комиссии по расследованию правонарушений и соблюдению прав человека на Северном Кавказе до президента России. И отписки, отписки… На некоторых проставлен штамп эпохи Советского Союза «Особый контроль». Среди этих бесполезных бумажек лежала фотография Тимура, невинно замученный юноша с укором смотрел из прошлого в наше, увы, позорное настоящее.
Аминат Хамбулатовой пришлось уехать. Угрозы ее семье и ей самой не прекращались. Боясь за жизнь оставшихся детей, она выехала за границу. Однако злой рок преследовал ее там: неизвестные избили младшего сына Аминат, сломали ему руку, и это средь бела дня. Жизнь в лагере беженцев оказалась сущим адом. Без права найти иное убежище, без права быть защищенным от произвола системы, без права просто чувствовать себя человеком. Очень многих чеченцев постигла такая участь в лагерях беженцев в Польше…
|