|
Детства не было, и старости нет…
 Сегодня мы можем только догадываться о том, как происходили они — аресты целых народов. Женский вой, плач детей, не понимающих, куда и зачем их уводят из родного дома, потерянность и отчаяние мужчин, бессильных защитить своих близких, расстрел на месте сопротивляющихся...Об этом уже написано, и немало: о товарных вагонах, битком набитых стариками, детьми, кормящими женщинами, о муках пути и конвое, выбрасывающем из вагонов умерших под откос на остановках, о массовой смертности от голода и болезней там, где выгружали эти бесчисленные эшелоны... Да, Сталин проделывал эксперименты, каких не знала до него история. Народы выживали в немыслимых условиях изгнания, а когда лихолетье минуло — возвращались к себе на родину, кто как мог. Не всем в послесталинскую эпоху разрешили вернуться, не всем восстановили национальную автономию. В число «счастливцев» попали чеченцы. Их возвращение в конце 50-х хоть и не было безоблачным, но повезло им тогда гораздо больше, чем, например, крымским татарам или немцам Поволжья, не говоря уже о месхетинских турках или курдах. Но прошло полстолетия — и на чеченский народ обрушились такие бедствия, перед которыми померкли даже воспоминания о сталинской депортации. Многие пожилые чеченцы претерпели куда более тяжкие муки, чем те, пережитые в детстве. Горе, бездомность и неустроенность переносятся в пожилом возрасте куда тяжелее. Особенно если учесть, что бесправное голодное детство сказалось на здоровье и с возрастом обусловило многие недуги. Война не разбирает, болен ли пожилой человек, слеп или парализован. Она без жалости бьет по всем, не делая снисхождения ни ветеранам войны, ни репрессированным, ни инвалидам, ни старикам, ни детям. МАХМУД В холодном январе 2003 года я посетила палаточный лагерь беженцев недалеко от Слепцовска и несколько дней прожила в нем. Я познакомилась с Махмудом Тапсултановым — слепым, тяжело больным человеком. Вместе с ним в палатке жили жена, три дочери и четверо маленьких внуков — всего девять человек на 12 метров пространства под брезентовой крышей. Чуть меньше одного квадратного метра на каждого. Махмуд был полностью слеп. Но когда он вспоминал череду тех страшных дней своего детства, с трудом сдерживался, чтобы из незрячих, полузакрытых глаз не потекли слезы. Холодным зимним утром их дом в маленьком селении под Ачхой-Мартаном окружили военные. Дали 15 минут на сборы. Отец, мать и семеро детей взяли с собой только то, во что успели одеться. Потом был долгий путь то пешком, то на машинах до товарных вагонов для перевозки скота. И грузили их, как скот, — битком, вповалку. Детей, женщин, стариков... Многие умерли в дороге. Каждое утро заходили конвойные и спрашивали, есть ли мертвые. Трупы выбрасывали прямо на снег... Их привезли в Карагандинскую область. А там жилья нет, еды нет, на постой никто не берет. Спали в клубе. Работы в колхозе — сколько хочешь, но не платили за нее ни копейки. Трудодней много, но нет ничего у колхоза. Люди снова умирали - от голода. Весной Махмуд работал уже на пашне с быками. С утра до ночи. 700 грамм хлеба за день непосильного труда — вот и вся плата мальчишке. О школе и речи не было. Все дети работали. Повезло, что в семье маленьких не было, только один был младше 12-летнего Махмуда. Дети выжили. Отца и дядю похоронили в Казахстане. А старший брат, ушедший на фронт за год до выселения, так и сгинул - пропал без вести. В 1957 году чеченцы получили разрешение вернуться на родину. Вернулись. А там — один бугор вместо дома. Махмуд уехал работать в Бамутский леспромхоз. Заработал денег, кое-как построил себе дом в Ачхой-Мартане. Стены этого дома до сих пор стоят, зияют пустыми оконными проемами, рассказывал мне Махмуд. А крыша, перекрытия, комнаты — все разбито снарядами сегодняшней войны, все выжжено. От этих снарядов и бомб семья Махмуда бежала в октябре 99-го. Сначала у ингушей комнату снимали, а как деньги кончились — перебрались в палатку. В ней холодно зимой, невыносимо душно летом. И очень тесно, ведь семья у Махмуда большая... ХАНИФА  Жена Махмуда, Ханифа Бадаева, на поколение моложе мужа. Она родилась в Казахстане, о выселении знала лишь по скупым рассказам родителей. В их горное село пришли военные, попросили мужчин собраться, окружили их, а женщинам сказали: «Давайте, собирайтесь в дорогу». А что собирать? У матери на руках — грудная дочка, рядом — кроха на год постарше. Ничего больше в руки не возьмешь. В какую-то военную часть они попали. Младшая девочка умерла от голода, потому что у матери пропало молоко. Похоронить не дали, положили в мечети. Со второй девочкой добрались кое-как до вагонов, перенесли весь ад пути в Казахстан, прибыли в Кокчетавскую область, едва выжили в нужде, голоде, холоде, болезнях. Но в конце концов адаптировались. Дети стали рождаться и в Казахстане. Появилась на свет и Ханифа.И вот столько лет спустя ее кровом стала палатка, где приходится ютиться с многодетной семьей, ее тяжкий удел - забота о внуках, которые в этих условиях без конца болеют, и о слепом муже. - Нам говорят: «Домой езжайте!» Мы бы поехали, если бы дом был. И если бы война оттуда ушла. Инвалид у нас, приступы бывают, не видит… Как там жить, как туда ехать? Все дети больны, — объясняла мне Ханифа. Я смотрела на ее внуков, на их болезненные, бледные личики, на то, как один, совсем крохотный, все прижимался к ногам бабушки... — Чуть больше годика ему, — сказала Ханифа. — Его зовут Имам. Он уже не считается беженцем. Какой же беженец, если никуда не бежал, здесь родился? Потому и помощь от МЧС ему уже не положена… АЛАМАТ Недалеко от палатки Махмуда и Ханифы жил Аламат Дуриев — инвалид 1-й группы. Он родом из печально знаменитого селения Хайбах. Ему было 9 лет, когда ночью военные окружили село и сказали: "Собирайте вещи!" Но что соберешь, если медлить не дают, торопят. Семь человек детей, отец и мать двинулись из села в том, что надеть успели, а некоторые, как запомнилось Аламату, и босиком по снегу шли. Скопом, всем селом пригнали их в Шалажи. Кто падал, идти не мог — расстреливали в дороге. В Шалажах погрузили всех на студебеккеры и довезли до железной дороги. Товарные вагоны, скотовозы… Ни сидеть, ни лежать в них негде. Аламат помнил, как расстреливали тех, кто, сойдя на станции за водой, не успевал обратно к отходу поезда. Но самым тяжелым рубцом в памяти жителей Хайбаха осталась злодейская расправа, совершенная над их односельчанами. Всех, кто не успел или не смог выйти из села вместе с конвоем — а это были в основном немощные старики, женщины с грудными детьми, чабаны, вернувшиеся с выпасов, — всех загнали в конюшню и сожгли заживо, а пытавшихся спастись убили. Тем и прославился Хайбах. Семью Аламата привезли в Павлодарский район Казахстана. На быках, на санях довезли до колхоза. Загнали в клуб, а кого и в амбары, в конюшни. Голый холодный пол, ни одеял, ни матрацев. Морозы под 40 градусов. Так и жили… Умирали от голода, от тифа, замерзали.... У Аламата умерли младшие брат и сестра, братья и сестры родителей, их дети и внуки. - Нам еще повезло, — говорил Аламат, — мы в хорошее место, в колхоз попали. Мать была шустрой, она нас продержала. Бог помог, вот и продержала. То есть не дала умереть с голоду. А голод был не по детским силам. Уйти из села без разрешения нельзя — могли и срок до десяти лет дать. Но Аламат, ребенок, ушел по весне за 18 километров на пахоту — туда, где за работу кормили. С ним были и другие подростки. - Пришли мы туда как раз к обеду. Дали нам по тарелке супа, по куску хлеба, накормили, а потом шесть быков запрягли в один плуг - вот и работа. Сеяли вручную. Пахали дотемна. А утром нас поднимали рано. Приходит бригадир, кричит: "Подъем!" Кто не встанет — бичом мог ударить. И давай, запрягай, шуруй… Так и зарабатывал свой хлеб Аламат: сначала пахал, потом пас телят, коров, баранов, водовозом был, граблями орудовал, на косилке работал… О школе даже речи не было. Через два года семью перевели в Южный Казахстан, в Талды-Курганскую область. Там уже было полегче, потому что рядом находился сахарный завод. И родители, и Аламат работали на заводе. В обмен на сахар можно было и хлеб, и крупу приобрести. Кое-как встала семья на ноги. В 1957-м пришло разрешение вернуться в Чечню. Но в родное село их не пустили. Поселились в Самашках. Сначала — как в Казахстане: в клубе жили, в конюшнях. Потом построили себе дом. Работал Аламат газосварщиком, потом — учетчиком, экспедитором совхоза. Работал и тогда, когда инвалидом стал, но мог еще передвигаться. У Аламата выросло шестеро детей: пять дочерей и сын. Сын был призван в армию и попал в Афганистан. Тогда Аламат с женой натерпелись волнений. И теперь, глядя на ребят-призывников в Чечне, он думал о том, что где-то так же страдают и их родители. - С нашей стороны идет убийство, — горько вздыхал Аламат. — Не офицеров, не генералов, а этих вот мальчиков. Они их вперед гонят, а сами живы остаются…» А еще Аламат рассказывал о том тяжелом штурме Самашек, при котором было убито и сожжено много мирных жителей села. Тогда погиб его двоюродный брат вместе с семьей. В первую войну у дома Аламата только крышу разбило. Когда был второй штурм, дом сожгли, только стены остались. В третий раз попаданием ракеты были уничтожены остатки дома. - И как вы теперь с детьми?.. - Одна дочь с семьей в центре временного размещения беженцев под Тверью, другая — в Слепцовском. Еще дочь и сын — тоже в палатках с семьями, с детьми малолетними. Две незамужние дочери здесь, в палатке вместе с нами... Аламат полностью парализован. Давняя болезнь позвоночника, еще из Казахстана вывезенная, дала о себе знать: организм не выдержал потрясений этой войны. - Инвалидной коляски нет, — жаловалась мне жена Аламата. — Когда начинается жара — просто беда, как ему выбраться из душной палатки, подышать?... - А если война кончится, где вы будете жить? - В своем селе, конечно. -Но ведь дома нет. - Лишь бы война кончилась. Выроем яму, будем жить… - Детства не было, и старости нет, — только и слышала я от этих людей, переживших все тяготы депортации в детстве и кошмар двух чеченских войн в преклонном возрасте. Я знаю: тот палаточный лагерь давно уже расформировали. И старики вместе с семьями, с детьми, с маленькими внуками, родившимися в палатках, вынуждены были возвращаться в свои разбитые села, к уничтоженным домам, на пепелище… Признак государства, преодолевшего свое тоталитарное прошлое, — это особое почтение к старым людям, пострадавшим от репрессий. Но мы, похоже, еще и не начинали его преодолевать… |