Зара Муртазалиева в Потьме
Зоя Светова
Рамзан Кадыров в конце января сделал заявление, которое вселило надежду в сердца многих, чьи родственники сидят в российских тюрьмах по сфабрикованным уголовным делам. Он пообещал создать комиссию из опытных юристов, которые займутся подготовкой документов для пересмотра дел чеченцев, осужденных в России за последние годы. Кадыров заявил также, что собирается поспособствовать переводу Зары Муртазалиевой в одну из тюрем на территории Чечни. ИНОГДА очень трудно быть журналистом. Особенно когда сталкиваешься с очевидной несправедливостью и вопиющим беззаконием. Ты видишь, знаешь, что человек, о котором ты пишешь, — невиновен. Глядя на него, можно поклясться, что он не совершал преступления, за которое его приговаривают к непомерному сроку лишения свободы, — и ты ничего не можешь сделать. Исписываешь гору бумаги, пытаясь обратить внимание общества и власти на ту несправедливость, которая тебе ясна, как день. В ответ — равнодушие и тишина.
Таким потрясением для меня стало дело Зары Муртазалиевой, которую Мосгорсуд приговорил к 9 годам лишения свободы, а Верховный суд «смягчил» приговор на полгода. Муртазалиеву судили за «приготовление к акту терроризма», за хранение пластида, купленного «в неустановленном месте, в неустановленное время и у неустановленных лиц», за вовлечение других лиц в акты терроризма. Впрочем, суду не удалось доказать, что Зара собиралась совершить террористический акт, ведь не считать же доказательством ее вины фотографии, сделанные на эскалаторе в торговом центре «Охотный ряд», да разговоры об Исламе, интерпретированные судьей, как разговоры о шахидах. Пластид, найденный в ее сумочке, после того, как она, оставив ту самую сумочку, вышла в туалет помыть руки, даже не фигурировал на суде, как вещественное доказательство: его уничтожили в ходе следственного эксперимента. И, наконец, третье: якобы «вовлеченные в акт терроризма лица» на суде не подтвердили факт «вовлечения».
Ошибка Зары Муртазалиевой в одном: что приехала работать в Москву. И время приезда выбрала крайне неудачно — 2002 год. Вторая чеченская война была в полном разгаре, в городах России и в столице случались теракты. Российские спецслужбы усиленно искали шахидок, и любая чеченская девушка вызывала подозрение. История умалчивает, с какого момента за Муртазалиевой начали следить, но достоверно известно, что комната в общежитии, куда знакомый сотрудник милиции бесплатно поселил ее с двумя русскими подругами-мусульманками прослушивалась и все происходящее там снималось на фотокамеру. На следствии и на суде материалы «про-слушки» и стали главными доказательствами вины Зары.
О том, почему ее арестовали, Муртазалиева замечательно написала своей матери из тюрьмы «Лефортово»: «...Очень трудно писать тебе письмо. Я просто не представляю, как тебе вручают его, а на нем — штамп из тюрьмы. Но думаю, что мое молчание ты можешь расценить как нечто иное. Ты знаешь, я, так сказать, веду внутреннюю борьбу помимо внешней и пытаюсь все как-то расставить по полочкам... Я не знаю, как ты там сейчас, и совесть просто изнутри уничтожает меня и съедает. Но знаешь, что тяжелее всего во всем, что произошло? Это то, что так называемые друзья отвернулись один за другим. Но ни "грязь" в газетах обо мне, ни "грязь" с экрана, ни предательство всех друзей, ни общее мнение Чечни, которое я внутренне ощущаю, ни чье-либо осуждение, ни тот приговор, который вынесет судья, когда увидит, что я — чеченка, и его не будет волновать, что дело сфабриковано — все это не тревожит меня. Потому что они не имеют права меня упрекать и винить. На моем месте мог бы оказаться любой... За этой решеткой я встретила много прекрасных и интересных людей, но сожалею лишь о том, что судьба свела нас именно в тюрьме... Но нет никаких "но", "если бы", да "кабы", это должно было случиться, и это случилось. Ты, родная, и никто другой меня бы от этого не уберег. Поэтому ты ни в чем не виновата. Не виноваты и "менты" в том, что они такие нелюди и подставили так подло. Не виноваты ни Аня, ни Даша, что дали ложные показания, потому что испугались за свою "шкуру" , ни следователи, что так жутко нас ненавидят. Это жизнь, значит, так должно было произойти... Это мой путь, который мне нужно пройти».
Я присутствовала на всех судебных заседаниях в Мосгорсуде, была и в Верховном суде. Я внимательно смотрела на Зару, сидящую в клетке для обвиняемых, и уже в первый день заседания для меня стало очевидно, что обвинения, которые ей предъявляют, сфальсифицированы. Но даже если бы я хоть на долю секунды могла поверить, что Зара в чем-то виновата, ее письма к матери потрясли меня своей силой и мудростью. Человек, способный писать такие письма в двадцать лет, вряд ли будет «готовиться к совершению террористического акта».
В ноябре прошлого года я поехала в Потьму. На свидание к Заре. Мордовская станция Потьма знаменита своими лагерями для политических заключенных. Там в сталинские времена отбывали наказание «враги народа». Туда в 70-е годы на свидания к советским политзэкам ездили их жены. Колония № 13, где сидит Зара Муртазалиева, находится в поселке Пар-ца. В центре поселка — небольшой базар. Туда привозят дешевые сигареты, хлеб, видеокассеты и детские книжки. Перед входом в колонию — маленький деревянный домик. На нем написано: «Парца. Баня для сотрудников». Дальше серое административное здание с российским флагом. Над ним — сторожевые деревянные «вышки», выкрашенные в голубой цвет. Вообще голубого цвета здесь много: наверное, для того, чтобы хоть как-то заглушить эту серость: даже урна в домике для приезжих выкрашена в этот «невинный» цвет.
Идею навестить Зару Муртазалиеву в качестве журналиста я отбросила сразу. В начале 2006 года начальник УФСИН Юрий Калинин разослал по всем местам лишения свободы телеграмму, предупреждающую, что журналисты могут посещать осужденных только с его разрешения. На «визу» Калинина я не очень-то рассчитывала. А чтобы получить краткосрочное свидание со знакомым тебе осужденным, обращаться к главе УФСИН не требуется.
Заявление с просьбой о свидании я подала в девять утра. Через пять часов ожидания мне разрешили войти в зону. Я сдала мобильный телефон, открыла массивную дверь и оказалась в комнате для свиданий. Дежурная попросила меня подождать. Я отдала ей письма от Зариной мамы. «Как она хорошо по-русски пишет! — удивилась она, начав читать письма. Через несколько минут другая охранница привела Зару. Мне так хотелось ее обнять! Но это запрещено. Она села за стол напротив меня. Перед нами — огромная рама с несуществующим стеклом. За соседним столом устроились две охранницы. Они читают письма и внимательно нас слушают .
Но у нас нет секретов. Мы просто очень рады снова видеть друг друга. Мы не виделись полтора года с того памятного заседания в Верховном суде, когда трое судей, одетых в пышные мантии, снизили Заре приговор на полгода — с девяти лет до восьми с половиной. Это прозвучало, как издевательство. Она тогда ничего не сказала, но я заметила, как сверкнули ее глаза. Зара очень надеялась на оправдание. Ее младшие сестры обращались к президенту Владимиру Путину. Зал Верховного суда был заполнен журналистами и фотокорреспондентами. Все недоумевали: «Почему приговор не отменили? Дело-то липовое»...
— Как дела? — спрашиваю я Зару.
— Ничего. Все нормально. Я работаю. Много читаю. Занимаюсь йогой. Пишу. Уже исписала несколько тетрадей. Английским языком занимаюсь. В библиотеке здесь только любовные романы. А я люблю Мураками, Коэльо. У нас целая очередь желающих прочесть его романы.
— Я тебе пришлю Коэльо, — пообещала я. И рассказала про свою недавнюю поездку в Чечню. О том, что в Грозном открылись парикмахерские и кафе, что в центре города восстановили дома и, кажется, несмотря на огромное количество вооруженных людей, там все-таки можно жить более спокойно, чем раньше.
— Я там не была уже четыре года, — говорит Зара.
— Я передала Рамзану Кадырову письмо от твоей матери с просьбой о помощи. И попросила его ходатайствовать о твоем переводе в Чечню, чтобы ты там отбывала свой срок. Ты этого хочешь?
Охранницы замолкают и прислушиваются к нам. Муртазалиева улыбается:
— Как было бы хорошо, если бы там и вправду закончилась война. Я бы хотела там жить.
Она рассказала мне, что не может близко подружиться ни с кем из осужденных. Это понятно: во-первых, еще свежа память о предательстве московских подруг, дававших против нее показания на следствии, а во-вторых, сама атмосфера в колонии не располагает к дружбе. Здесь, как в любой «красной» зоне, подчиняющейся администрации, за каждой «серьезной» осужденной следят ее соседки. Они и докладывают оперативникам, что та говорит и делает.
Я смотрю на Зару и вижу: она изменилась. Нет прежнего огня, что чувствовался в ней на судебных заседаниях, когда она еще надеялась убедить суд в своей невиновности. Появились мудрость, спокойствие и некое знание, которым обладают только те, кто много испытал и не сломался.
— Можно мне хотя бы дотронуться до нее или пожать ей руку? — спросила я у одной из охранниц, когда та объявила, что свидание окончено.
— Вообще-то не положено, — ответила она и отвернулась.
Мы попрощались с Зарой, договорились, что будем продолжать переписываться. Вернувшись в Москву, я послала ей обещанные книги. Знаю, что она написала мне письмо. Но я его не получила.
А недавно мне рассказали, что во время нашего свидания у Зары в бараке провели обыск и забрали все тетради и записные книжки. Юристы говорят, что она должна жаловаться, поскольку это нарушение закона. Я не уверена, что у Зары есть силы жаловаться. Да и кто услышит ее жалобы, если даже письма друзьям от нее не доходят? По приговору суда, сидеть Муртазалиевой в этой колонии до 2011 года.
Поэтому так важно, чтобы Рамзан Кадыров сдержал свое слово и похлопотал перед российскими властями о ее переводе в Чечню.
|