|
Наверное, в практике любого журналиста есть случай – а то и не один – о котором можно сказать: невероятно! Исключительная судьба... Неожиданный поворот сюжета... Оттенок мистицизма... Все это делает историю, о которой пишет журналист, особенно запоминающейся и волнующей.
За время работы в известной на Северном Кавказе газете "Грозненский рабочий" (впоследствии – "Голос Чеченской Республики") у меня накопилось несколько таких сюжетов – и грустных, и курьезных... Но никогда бы не подумала, что может произойти что-то интересное тогда, когда я по воле судьбы почти отошла от журналистских дел и поселилась в глухой российской провинции. Деревня есть деревня. Народ, по большей части, не сильно искушен в политике, в хитросплетениях межнациональной проблематики, и потому меня сразу окрестили "чеченкой". Раз приехала из Грозного, то, конечно, чеченка, кто же еще? При этом почему-то добавляли: "номер два".
Оказывается, несколько лет назад в эту тамбовскую деревню уже переселилась русская семья из Чечни. Вот мать семейства, бывшая учительница одной из школ Старопромысловского района, Светлана Николаевна Чернышева и есть "чеченка номер один".
Земляки пришли познакомиться со мной. Это был трогательный вечер с откровениями, воспоминаниями и даже слезами. Чернышевы жили на Старопромысловском шоссе в так называемом милицейском доме, уехали из Грозного еще в 1990 году, сразу после первого общенационального съезда чеченского народа. Тогда друзья-чеченцы посоветовали им переселиться куда-нибудь в центральную Россию: "У нас тут скоро неспокойно будет. Молодежь перестала слушаться стариков. Тебе, Петр, как милиционеру, достанется. Да и детей у вас четверо, старшей, Ане, семнадцать, красавица. Мало ли что..." Чтобы никто не нанес Чернышевым обиды, друзья помогли им продать квартиру, упаковать вещи и проводили аж до самого нового места жительства.
Этих людей – своих соседей, сослуживцев, учеников Светлана Николаевна и ее дочь Аня вспоминают с благодарностью. И еще – ностальгия, неизбывная тоска по утраченному городу, по прежней жизни. "Мы здесь чужие... все здесь чужое... Никак не можем привыкнуть..." В той, грозненской жизни были доверительные, теплые отношения с соседями. На русских и нерусских не делились. Праздники отмечали все вместе прямо во дворе. Замкнутых, неулыбчивых людей, с какими пришлось встретиться теперь, тогда и не знали.
"Так хотелось бы сейчас послушать чеченские песни..," – в голосе Светланы Николаевны – печаль и какая-то безысходность.
Я ставлю кассету с записями национальных чеченских мелодий. Мои гостьи замирают от неожиданности. В тихой русской деревне, далекой и от сытой Москвы, и от израненного Грозного, на полную громкость, раздвигая стены маленького дома, звучит голос безвременно погибшего чеченского барда Имама Алимсултанова. О войне, о сопротивлении поет он... Легко узнаваемый звонкий голос вызывает радостный возглас: "Тамара! Тамара Дадашева!" Потом зазвучали национальные мелодии. Гостьи мои, прижавшись друг к другу, вдруг в голос зарыдали: среди записей оказалась мелодия, которая звучала на свадьбе юной Анны в Грозном. Тогда все веселились, собравшись во дворе – и русские, и чеченцы, и ингуши.
– Дружный был дом, хорошие люди, – говорит Светлана Николаевна, – Что с ними всеми стало? Успели ли уехать до войны?
Война сломала судьбы, искалечила души, разорвала, разбросала по белу свету близких людей. Превратила жизнь в банальное выживание по принципу: день прошел – и слава Богу. Мы все стали скитальцами. Даже те, кому посчастливилось более или менее благополучно обустроить свой быт на новом месте, не чувствуют твердой почвы под ногами, не могут смириться с мыслью, что уже никогда не вернутся в милый город, что и нет уже этого города, а если и отстроят его, восстановят разрушенное – это будет уже другой город. Тот мир, который сейчас согревает душу в воспоминаниях, погиб безвозвратно...
И не найти ни утешения, ни покоя всем нам, объединенным отныне одним именем – грозненцы. Мы, чеченские русские, также отмечены печатью катастрофы, обрушившейся на весь чеченский народ. Кто бы что бы ни говорил, но мы – часть этого народа. Многие из нас, оказавшись сейчас на своей этнической родине, попросту не вписываются в здешний уклад жизни. От многих земляков я слышала сетования по этому поводу, на себе ощутила, что значит оказаться "чужой среди своих", и потому без малейшей обиды отношусь к тому, что именуют меня в моей деревне не иначе как "чеченкой".
История, обогатившая сейчас мой журналистский опыт нестандартным развитием сюжета, началась с письма. Принесли пакет на мое имя, но обратный адрес и фамилия отправителя были мне совершенно незнакомы: Солопова Алевтина Ивановна. Первые строчки все объяснили: "Я прочитала вашу статью "Земляк из Грозного" в газете "Континент" и решила вам написать. Если не ошибаюсь, раньше я читала ваши статьи в "Грозненском рабочем"…
В письме была исповедь, типичная история жительницы Грозного, оказавшейся на седьмом десятке лет выброшенной из своего обустроенного гнезда, скитающейся по великой российской земле в поисках справедливости и какого-нибудь прибежища и не имеющей никаких перспектив. Куда только не обращалась Алевтина Ивановна за помощью, от низов до самого верха (до администрации президента добралась), отовсюду получала один ответ: тем, кто уходил из Грозного после 1996 года, компенсация за утраченное жилье и имущество не положена, так как нет на сей счет нормативных актов.
Феномен российской бюрократической машины давно и широко известен. "Принесите справку о том, что у вас нет справки..." Но и при этом любого здравомыслящего человека возмутит, если гоняют по кругу одинокого и немолодого беженца. Бывшая сотрудница научно-исследовательского института на своей этнической родине превратилась в надоедливую просительницу. Она безуспешно бьется о стену чиновничьего равнодушия и не находит выхода из тупика, созданного федеральной властью.
"Тех, кто уходил из Грозного после 1996 года, особенно перед последней войной, как будто не существует, – писала с обидой Алевтина Ивановна. – Нет нас никого, все испарились. Неужели так возможно? Если где дом взорвут, то его бывшим жильцам оказывают материальную помощь. Если кто пострадал от наводнения – тоже помогают. А нас государство обездолило и обездомило, и дела до этого никому нет. Как быть дальше? Где искать справедливость? Здесь никто не может представить, что произошло в Грозном. Как обычно, сытый голодного не разумеет..."
Писала Алевтина Ивановна о том, как ездила в Грозный за всевозможными справками – без бумажки, говорят, ты букашка, а с бумажкой – человек... Заодно взяла справку и о том, что квартира ее в милицейском доме по Старопромысловскому шоссе разрушена и восстановлению не подлежит.
Такие вот удивительные совпадения случаются. Беженка пишет о том самом милицейском доме, о котором рассказывала мне и Светлана Николаевна Чернышева.
– Ты случайно не знала такую женщину – Солопову Алевтину Ивановну? – спросила я ее при очередной встрече.
– Как же, конечно, знала – моя соседка по дому. Я очень беспокоилась за нее, за других жильцов: где они, живы ли, как устроились? Даже хотели в передачу "Жди меня" написать, разыскать кого-нибудь...
Между бывшими соседками началась переписка. С разрешения Светланы Николаевны я приведу цитаты из письма, которое она сразу получила в ответ. Приведу по той простой причине, что в письме этом спокойно, без всхлипов, без трагического надрыва рассказывается о судьбе грозненцев, простых мирных граждан разных национальностей, испивших горькую чашу войны. Автор письма рассказывает о пережитом без лишних эмоций, как говорят о неизбежном, с которым приходится мириться. Смирение и терпение – вот чему еще научила нас война. Пониманию того, что каждый житель Чечни оставлен один на один со своими бедами. Бесполезно рассчитывать на сочувствие федеральных чиновников, насквозь пропитанных духом коррупции. Если кто тебя и поймет, примет, посочувствует, поддержит – так это твой земляк, человек, прошедший сквозь тот же огонь, сквозь который пробирался и ты.
Примечательная деталь есть в этом письме: русская беженка говорит о своих соседях – чеченцах с большой теплотой, благодарна им за поддержку в трудную минуту. На фоне оголтелой пропаганды, раздувающей межнациональную рознь, простые, по-житейски обыденные слова "в автобусах русских можно пересчитать по пальцам, но враждебности я никакой не чувствовала, по пенсионным делам даже ездила в Гойты... неделю жила в чеченской семье", – звучат убедительным опровержением заданной лжи.
***
"Уходила я из Грозного 4 ноября 1999 года, когда город был уже пустой. Вещи я не вывозила, потому, что некуда было, да и надеялись, что обойдется. Потом я попала в Грозный в марте 2000 года с великим трудом. Добиралась с одной женщиной, с Минутки она. Мы приехали на Ханкалу, а оттуда я шла пешком через весь город, одна. Обгоняли меня только танки, БТРы, БМП. Жара была жуткая и пыль. К вечеру доплелась до нашего дома, вернее, до того, что было домом. Ночевать пришлось на блок-посту, а на другой день я уехала из Грозного на машине "Медицины катастроф", как раз тогда они впервые собирали из подвалов и разрушенных квартир стариков и всех желающих уехать. Довезли до Назрани...
Второй раз я была в Грозном в 2002 году, тоже в марте. Наш дом разрушили окончательно. Уцелевшие окна, двери, сантехнику, оставшиеся вещи разграбили. Моя-то квартира выгорела еще в 1999. Снаряд влетел со стороны двора, сорвав балкон, пролетел через зал и вылетел в окно. Все сгорело. Я в чем уезжала, с тем и осталась.
Мне рассказали, что стало с теми, кто еще оставался в доме после моего ухода: Анна Квинтовна, Клавдия Ивановна, несколько других женщин. В подвале их всех и расстреляли. Когда все немного утихло, за Клавдией Ивановной приехала сестра из Червленной, а Анну Квинтовну похоронила Марина, заведующая почтой. Они дружили.
Вообще Старопромысловский район разрушен почти весь, особенно от Нефтянки до городка Маяковского. Риту, что жила на пятом этаже, убили еще в августе 1999 - го. Она дружила с Лилей из соседнего дома, ну, их всех троих: Риту и Лилю с мужем. А днем раньше Ивана Ивановича тоже убили. Ты его помнишь? Муж Федотовны. Ее саму потом забрали в дом престарелых...
Дом, который рядом с "Радугой" (кинотеатр), сохранился лучше всех. Разрушения есть, но не такие сильные, как в нашем доме. Там живут Джанхотовы, помнишь Асю Джанхотову? Я была у них, и Таус водил меня к Лечи с Лизой…
Ну, что город разрушен очень и очень сильно – это значит, сказать мало.."
Картинка с натуры. Голая правда непонятной войны. Правда, что доказывает вопреки телевизионной и газетной пропаганде: несмотря на зверства войны, на унижения, лишения и страдания, кровь и боль, простые грозненцы не утратили доверия друг к другу, не позволили провести между ними, людьми разных национальностей, полосу отчуждения и враждебности. И потому нынешняя наша ностальгия – не просто тоска по прошлому. Это и грусть по настоящему, по тому самому настоящему, в котором многие, очень многие грозненцы сохранили чистоту, бережно пронеся сквозь войну способность сопереживать, сострадать, идти на помощь по первому зову. Увы, многие беженцы из Чечни давно не встречались с теплым, человечески-доверительным отношением.
Проблем в России предостаточно, всем живется тяжело. А если, говорят, вы вышли из войны, так это ваша проблема.
|
