Назад Вперед

Алексей Симонов: «Аня несла Чечню в себе...»
Интервью председателя Фонда защиты гласности

Алексей Кириллович, вы хорошо знали Анну Политковскую, встречались с ней множество раз. Сейчас, когда прошел год со дня ее гибели, какой она вам вспоминается?

- Самая главная моя память - это то, что Аня была очень красивой женщиной. Она была красива и со своей сединой, и со своей статью, и с некоторой застенчивой неуклюжестью, которая в ней была. Она была удивительно красивым человеком. Красивым в буквальном и прямом смысле этого слова. Это, наверное, главное в моих воспоминаниях об Ане. Больше всего я горюю о том, что не просто ее убили. Убили красоту. Кроме того, что убили честность, искренность, убили внутреннее ощущение справедливости, которое в ней было. При этом женщина Аня была непростая, хотя в чем-то она была человеком простым, потому что очень легко и чутко отзывалась на все, что происходило в стране, и в первую очередь на то, что происходило в Чечне и вокруг нее. Но при этом надо отметить, что лучшие Анины статьи написаны не о Чечне.
Почему?
- Потому что когда она писала о Чечне, она так ненавидела и так любила, что это мешало ей быть свободной. Она внутренне не могла отрешиться от напряженности своих чувств. А в других статьях Аня куда более разнообразна, свободна. Она была более изысканным журналистом, чем в ее статьях про Чечню, которые были всегда остры, направлены на защиту людей и этим в какой-то степени ограничены. И кроме того, надо сказать, что Аня была человеком внутренне очень ангажированным. Если ей что-то не нравилось, то ей это не нравилось долго, решительно и далеко не всегда справедливо.
Ее невозможно было переубедить?
- Я несколько лет вел заседания жюри премии имени Сахарова, членом которого была и Аня. В первый год, в 2003-м, с ней договариваться было безумно трудно. Периодически то она, то кто-нибудь другой из членов жюри вскакивал и заявлял, что если это не будет сделано так, а будет сделано как-то иначе, они выходят из жюри и т.д. и т.п. При этом Аня умела доказывать, но никогда не претендовала на излишнюю объективность. Она всегда говорила: «Я субъективна. Это нравится мне, потому я за это». Или: «Это мне не нравится, поэтому я против». При всем том она была простодушной. Так, однажды на третьем году нашей совместной работы она вдруг к концу заседания жюри, изумленно взглянув на Эльвиру Горюхину, тоже члена жюри, сказала: «Слушай, а почему мы в этот раз ни с кем не поссорились?» Эльвира ответила: «Это симоновская политика такая хитрая». На самом деле я просто научился идти ей навстречу, убеждать ее. Ее можно было переубедить, когда дело не касалось Чечни. То есть в вещах вкусовых с ней можно было найти общий язык. В вещах принципиальных -- практически очень трудно.
Можно ли сказать, что у нее был очень высокий счет к себе и, соответственно, к другим?
- Во всяком случае, она стремилась к этому. Хотя думаю, что наибольший счет был к коллегам по Чечне. И здесь она была неумолима.
Чем ее журналистика отличалась от того, что писали другие российские журналисты?
- Я думаю, что, наверное, не все ее статьи носили стопроцентно объективный характер. В каких-то статьях ей не удавалось до конца проверить факты, я думаю, что время от времени она ошибалась в своих выводах. Однако она была неизменно искренна в своих ошибках и всегда была безусловно на стороне слабых. Нарушения этой позиции нет ни в одной ее статье. Хотя мы знаем, что время от времени слабые бывают виноваты больше, чем сильные. Но для нее признать это было невозможно. Она слишком много этому отдала и слишком по-доброму относилась к этим людям.
Что изменилось в освещении чеченской темы за год, прошедший после смерти Политковской?
- Чеченская тема из большой журналистики почти ушла. Идет аккомпанемент к этой чеченской теме, связанный со старыми блокнотами, старыми связями. Стоило арестовать некоего чеченца, который якобы был одним из заказчиков этого преступления, как немедленно журналист Вадим Речкалов опубликовал панегирик, посвященный этому человеку. В своей статье он рассказывает о его поведении в самый разгар чеченских событий. Правда это или нет, я не знаю. Мне кажется, что у большинства журналистов пропал азарт и они не стараются донести до людей, что в Чечне все равно не наступило всеобщее счастье и нет всеобщего порядка, о котором часто стараются говорить в СМИ.
После гибели Анны Политковской стали ли журналисты более осторожными?
- Не думаю. Аня была слишком отдельной и по своей теме, и по позиции, и потому, что была признанным экспертом по Чечне, хотя были люди, которые ездили туда достаточно часто и писали достаточно много. Но никто из них не заслужил такого доверия, которое испытывала мировая общественность к Ане и ее публикациям. Даже близко ни один не подошел.
Почему?
- Я думаю, что за пределами Чечни Аня несла Чечню в себе. Человек, возвращаясь из Чечни, старается смыть ее с себя в первом душе, который он принимает. Аня не могла этого сделать. Она этого не делала. Поэтому она всегда несла в себе тот заряд несчастья, которым там подпитывалась, и, к сожалению, большая часть того, что она писала, было основано именно на этом. Мне кажется, что даже когда какие-то вещи в Чечне изменялись к лучшему, это ее не радовало: не потому, что людям не становилось легче, а потому, что она находила других людей, на которых эти улучшения не действуют, тех, для кого они, быть может, не стали судьбоносными и решающими. Аня была одержима Чечней. Муратов много раз пытался перестать посылать ее в Чечню. Были скандалы, слезы. Она не могла перестать туда ездить. У нее там все время оставались недоделанные дела, недовыясненные факты, недозащищенные люди.
Политковская писала об убитых и замученных людях, она разоблачала пытки в Чечне, они прикасалась к самым страшным преступлениям: внесудебным казням. Ее убили в подъезде собственного дома. Страшно, но получается, что она повторила судьбу тех, о ком писала?
- Заметим, что к Политковской практически не было исков о защите чести и достоинства. Я не припомню случаев, чтобы кто-то подал в суд по поводу того, что она его оболгала или неправильно написала о ком-то. Хотя разговоров по этому поводу было много, в том числе и среди коллег- журналистов. Не было исков к ней. В этом смысле она оставалась, если хотите, безнаказанной. Когда армия идет в наступление, это скорее теория. Когда дивизия идет в наступление, это хотя бы можно осознать. Когда полк идет в наступление, это уже видно. Когда рота идет в наступление, кто-то должен ее поднять. Аня шла впереди роты. Может быть, ее ошибкой было то, что все происходящее она видела в масштабе роты. Но человек, подымающийся под огнем, несомненно, человек мужественный. От этого никуда не денешься.