<< Листать журнал >>
ДОШ # 4/2004 > РАССКАЗ-БЫЛЬ
АСЯ

Исрапил
ШОВХАЛОВ

Снова август, и снова я еду в родные края. Многое изменилось с тех пор, как я этим же поездом в такой же жаркий августовский день катил из Москвы в Грозный. Тому уж восемь лет. Люди стали другими, судьбы людей тоже, а кое-кого изменила судьба. Но что бы ни менялось, память моя неизменно хранит образ Аси, попутчицы, что ехала со мной в том далеком знойном августе – две войны назад.

Шел 1996 год. Мы – я, младший брат и мама – волею случая оказались в Москве у родственников. Погостив у них на правах беженцев несколько месяцев, 4 августа купили билеты на тот злополучный рейс 87/88, которому, как оказалось впоследствии, дойти до конечной станции было не суждено.

На Казанском вокзале, как обычно, толчея. И, тоже как всегда, много чеченцев на перроне – провожающих больше, чем уезжающих. Глядя на этих нарядных, ухоженных женщин и мужчин, никому и в голову бы не пришло, что на родине у них уже второй год беснуется кровопролитная война.

Мы погрузили свой немудреный багаж в поезд и стали ждать, когда закончатся эти несколько минут до отправления – крошечный отрезок времени, который почему-то всегда кажется неимоверно длинным, чуть ли не бесконечным.

От нечего делать я разглядывал снующую вокруг толпу. Взгляд остановился на двух женщинах – как мне показалось, обе были русскими. Их отличало абсолютное безразличие ко всему, странная отрешенность. Старшая, толстуха лет шестидесяти с белоснежно-седыми волосами, по-видимому, была матерью второй. Та, девушка лет тридцати пяти, по годам тоже давно не дитя, держалась неуверенно, застенчиво, как подросток. Возможно, я и не обратил бы внимания на этих двоих, но, кроме отсутствующего выражения лиц, которого сразу не заметишь, бросался в глаза до экстравагантности старомодный стиль их одежды. На такое поневоле оглянешься.

Диковинных пассажирок провожали двое мужчин лет тридцати. Один, жгучий брюнет, по-русски говорил, однако же, без малейшего акцента, второй был явным славянином. Они погрузили в вагон несколько громоздких, тяжелых ящиков и очень тепло по-чеченски попрощавшись с уезжающими, стояли на платформе, пока поезд не тронулся.

Но вот перрон поплыл назад, скрылись из виду грустно машущие вслед и нам, и им провожающие, осталась позади Москва – сытый, благополучный город со своими золочеными куполами и сверкающими стеклянным блеском новостройками. Все это разом стало прошлым, эйфория проводов угасла, пассажиры разбрелись по своим купе. Впереди нас ждал разрушенный, раздавленный, задыхающийся в пыли, но любимый и, главное, родной Грозный.

Те две женщины оказались в соседнем с нашим купе. Как обычно, все пассажиры принялись раскладывать на вагонных полках постели. И, конечно, знакомиться. Пока мы с братом возились с матрацами и одеялами, мама успела свести знакомство с одной из наших попутчиц – Раисой, она побывала в гостях у сына и теперь возвращалась к себе, в поселок Алды. Разговорились и с Розой, той самой толстухой. Как выяснилось, она со своей дочерью Анжелой едет домой из Санкт-Петербурга. Мама сказала, что тоже возвращается на родину с сыновьями. Роза отвечала со вздохом, что у нее, кроме Анжелы, вообще нет детей. Те двое парней, которые их провожали, оказались просто добрыми знакомыми. Один армянин, другой русский, они родились и выросли в Грозном. Роза так давно дружна с их семьями, что помнит обоих младенцами. Проклятая война и их заставила уехать – бывших соседей разбросало, вся прежняя жизнь разлетелась, словно осколки бомб, разушивших их мирные жилища. Женщины говорили каждая о своем, но все – об одном: каким он был красивым, наш город, как там сейчас тяжело, как забирают парней, люди пропадают, и нет до этого дела никому...

– А я думала, это вас сыновья провожают, – сказала моя мама Розе.

– У меня нет сыновей, – промолвила та, и голос у нее дрогнул. – Я, пожалуй, пойду к себе в купе. Прилягу...

Когда она ушла, Раиса сказала нам, что тоже принимала ее за русскую – очень уж правильно говорит по-русски, редкость в такие лета!

Поезд уносил нас все дальше от столичной суеты, а мы тем временем все больше узнавали друг о друге. Что еще делать в августовскую жару под стук бегущих по рельсам колес, если не болтать?

Дочь Розы, хоть по словам матери, да и по паспорту звалась Анжелой, нам представилась просто: Ася. Чем дольше мы с ней беседовали, тем она казалась милее. Проявлялось такое редкостное сочетание образованности, порядочности, душевной чистоты, граничащей с детской наивностью, какого, как принято считать, в наши времена просто не бывает. Ася рассказала, что они с мамой живут в Питере уже больше года. В общежитии. Она учится в ординатуре – стало быть, врач. Работает в большой клинике под руководством какого-то тоже большого профессора.

Забавно, до какой степени ее поразил автомобиль тех парней, что подвезли их на вокзал и проводили. Ася, как она выразилась, впервые в жизни прокатилась на «не советской машине». Так удивленно, с таким независтливым воодушевлением она расписывала нам прелести той иномарки, даже названия которой не знала, что если бы не чистая, правильная литературная речь, легко было бы принять ее за колхозницу из глухого села. Ее по-детски наивные глаза так сияли, что не залюбоваться этим прелестным чистосердечием было невозможно. Она как будто явилась из другой эпохи, пересела на наш поезд из памятной по школьному курсу повести «Ася» – случайное совпадение имен еще больше подчеркивало чарующее сходство с порывистой тургеневской героиней.

На второй день пути знакомство, естественно, продолжилось. Теперь Ася рассказывала про свою работу. Увлекающаяся, великодушная, она без ума от медицины – видно, это не случайный выбор, а истинное призвание. Среди прочего поведала и о том, как один раз к ним в клинику поступил тяжело больной, который, по словам главврача, бредил на непонятном языке. Оказалось, на чеченском. Ася сама ухаживала за ним, оставалась дежурить даже не в свою смену, пока больного не перевели из реанимации в общую палату. Потом, спустя две недели, ее как-то вызвали на проходную, сказав, что ее хочет видеть родственник. Она ужасно удивилась, ведь у нее никого нет. А когда вышла, увидела того парня – с огромным букетом роз и большой коробкой шоколадных конфет, вкус которых она давно забыла, для нее все маленькие удовольствия подобного рода остались там, в довоенном Грозном.

Восторгалась Ася и тем, какой дивный город Санкт-Петербург (само это казенное название она произносила так трогательно по-старинному, что казалось, будто ему возвращаются утраченные былые твердые знаки), рассказывала, как они с мамой в этом великолепном городе, среди царских дворцов и всяческой неописуемой красоты, ютятся в тесной общежитской каморке, на которую уходит половина и так-то мизерной Асиной зарплаты. Но ничего, не беда: выживать на оставшуюся половину они научились. Особенно мне запомнилось, с какой нежностью она говорила о Неве. Протекает там, в Питере, такая благословенная река: помните рассказы о блокадном Ленинграде? Немало она тогда жизней спасала. Так вот, Ася объяснила, что ее путь на работу пролегал через один из многочисленных невских мостов, на котором целыми днями рыбачат подростки, пенсионеры, да и все, кому не лень. А вечером, когда она с работы возвращалась, на мосту идет бойкая торговля наловленной там же рыбешкой. Недорого! Возможно, потому, что улов, добытый из вод, протекающих через большой город, строго говоря, не вполне съедобен. Но моя собеседница говорила об этом с благодарностью, как о чудесной удаче, ведь они, что ни день, жарили ту рыбу, ели с картошкой. «Это нас спасало, а то бы, наверное, умерли с голоду», – призналась Ася-Анжела, и ее девчоночьи прозрачные глаза погрустнели совсем не по-детски. И я тоже вслед за ней подумал: да, спасибо вам, рыбаки, умельцы, любители, кто бы вы ни были! Ловите, обязательно ловите, да не иссякнет притравленная городская рыбешка! Может быть, не только наша Анжелика с мамой обязаны вам жизнью в современной «демократической» России.

Когда она рассказывала про «рыбный рацион», одна из наших собеседниц – Асина соседка по купе – фыркнула:

– Да ладно тебе прибедняться! Вон какие ящики у вас, половину купе заняли!

В ответ Ася залилась детским смехом:

– Что вы! Там одни книги!

Да, в трех большущих коробках из-под импортных товаров эти женщины не везли ничего, кроме ее книг! Никто такого не ожидал. Увидев наши удивленные, может быть, даже очумелые от изумления физиономии, Ася пояснила, что оставить их в Питере побоялась: без книг учебу не закончишь, они дорогие, а общежитие есть общежитие – могут пропасть, что тогда делать?

Я был восхищен. Смотрел на такого кристально чистого человека жадно, как говорится, в четыре глаза. Если правда, что в этом мире все продается и покупается, откуда она взялась? Вокруг нечистая суета, всеобщая гонка за рублем, и вдруг – такое чудо. Это было неправдоподобно, но я Всевышним клянусь: все, о чем здесь рассказываю, – сущая правда. И поражен был не я один: вскоре весь вагон говорил об этой чудесной Анжеле и ее матери.

Вечером все женщины из ближних купе собрались вместе, в том числе моя мама и те двое. Болтовня и смех вскоре сменились слезами – кто-то, плача, рассказывал, как забрали родственника, у другой погибли двое сыновей, у третьей еще... Вдруг Роза, асина мама, на весь вагон стала кричать: «Вай са к1ант! Вай са к1ант!», неистово колотя себя в грудь. Ей стало дурно. Пассажиры сбежались, обступили их в замешательстве. Анжела, судя по всему, далеко не впервые видела. подобный припадок. Не растерялась, стала утихомиривать, все твердила: «Мама! Х1умма дац! Неха ма белла! Все хорошо. Успокойся!» Розу заставили проглотить несколько таблеток, кажется, валериановых, дали понюхать нашатыря.

Но вот женщина пришла в себя. И начала рассказывать. Анжела пыталась остановить ее, «тебе же опять станет плохо, мама, не надо!», но она была непреклонна:

– Выговорюсь, может, полегчает!

Тут мы узнали, что Роза более двадцати лет заведовала в Грозном ювелирным магазином. Очень образованная, интеллигентная, благополучная дама. Имела двоих детей – дочь Анжелу и сына постарше. Жили они неподалеку от этого ювелирного магазина, в районе площади Ленина. Была шикарная квартира, достаток. Те парни, что их провожали на Казанском вокзале, – закадычные друзья ее сына, были, как говорится, не разлей вода. Сын вырос, отслужил в армии, закончил юрфак. Потом еще какой-то ВУЗ. Не пил, не курил. Мужчиной в доме был: Роза овдовела рано. Так что детей растила одна. А из близких родственников ни у нее, ни у покойного мужа никого не осталось: все умерли во время выселения в 1944 году от холода и голода.

В ту, наверное, самую страшную в их жизни новогоднюю ночь 31 декабря 1994 года все трое – мать и двое детей – были дома. Сверкала нарядная елка. Никто не ожидал такого варварского штурма. Началась бомбардировка Грозного. Они выбежали в чем были. В дом попала бомба – все сравняла с землей. Три с половиной месяца они вместе с другими терпящими бедствие жили в подвале соседнего дома, стыли от холода, голодали. Но люди здесь делились всем. Не разбирали, чеченец ты, русский или еще кто. Важно было одно – выжить. Всем вместе. В один из этих тяжких дней, когда наступило затишье – ни артобстрела, ни бомбардировок, – кто-то из обитателей их подвала нашел в соседнем доме блок сигарет. Для курящего человека это было, наверное, дороже манны небесной. Поделили. Всем досталось по две пачки сигарет. Но сын Розы, как уже говорилось, не курил. Он взял свои две пачки и направился к выходу...

Когда рассказ дошел до этого места, слезы опять полились из глаз женщины:

– Я его просила – не ходи! Не послушался: «Мама, – говорит, – что ты волнуешься? Я мигом, только в соседний подвал сбегаю. Там один знакомый уже который день без курева мучается. Не звери же они – я без оружия, сразу видно, человек мирный!» Ушел, а минут через пятнадцать – автоматная очередь...

Несчастная мать призналась: эхо того звука до сих пор отдается у нее в груди. Собрав последние силы, она закончила рассказ, хотя те, кто ее слушал, повидали за эти годы довольно – они уже знали, что случилось:

– У меня как будто сердце упало. Выбежала на улицу, а он лежит весь в крови. Еще теплый. Убили просто так... наемники пристрелили...

Наступило долгое молчание. Эта женщина, такая большая, тучная, вдруг показалась мне совсем маленькой, душераздирающе беззащитной. Один на один с огромным горем, в котором никакая человеческая сила уже не могла ей помочь. Меня, вероятно, как и всех, кто сейчас ее слушал, душила невыносимая и бесполезная жалость. Слезы наворачивались на глаза, я едва смог их скрыть.

Вот когда поседели волосы Розы. Они в один миг стали белоснежными, как у глубокой старухи, при виде мертвого сына. А платье – она с печальной улыбкой показала на свой наряд, помните, тот самый, что поразил меня в начале своей старомодностью, – платье ей подарила бывшая грозненская соседка, мать того самого армянина, только оно было коротковато, пришлось удлинять. Но чем? Придумала: несколько оборочек из школьных бантов... Да и платье Анжелы было, оказывается, подарком. Его носила та же женщина в давние годы, когда была молодой.

Между тем настали последние сутки нашего путешествия. Все уже принарядились. Сдали проводнице постели, приготовились к встрече с родной землей, с близкими. Анжела совала всем попутчикам свой рабочий телефон:

– Мало ли что? Вдруг кто-нибудь будет проездом в Санкт-Петербурге, заболеет? Тогда помогу, чем смогу.

На календаре 6 августа. Мы уже в Гудермесе, стоим десять минут по расписанию. Потом еще десять, еще... Вот уже целый час ни с места – творится что-то неладное. Началась стрельба. Поезд окружили военные. По вагонам прошел слух, что Грозный захвачен боевиками, а нас на всякий случай захватили федералы. В виде живого щита. Мы простояли три часа, пока не началась канонада и в самом Гудермесе. Тогда весь поезд охватила настоящая паника. Мы слышали, как по рации Л.Тарамова (тогдашняя начальница Грозненского ж/д вокзала) кричала: «Спасайте состав! Немедленно в Моздок!»

Состав тронулся. И нас понесло обратно, мимо тех же станций, которые мы недавно проезжали. Только теперь они проносились за окнами стремительно, мелькали почти незаметно: мы мчались без остановок, уже не ведая, куда и зачем. Роза плакала, шептала дочери:

– Зачем я тебя привезла? Я хотела умереть на родной земле. Но видать, и этому не суждено сбыться!

Уже на станции Ищерской мы по мудрому, вероятно, совету проводницы сорвали стоп-кран и чуть ли не на ходу соскочили с поезда. Так сделали почти все, с кем были мужчины – боялись, что в Моздоке их заберут в фильтрационный лагерь.

Поезд ушел, унося наши надежды на мир, оставив нас в неизвестности. Только через три недели мы с грехом пополам добрались до Грозного. 27 августа, проехав полгорода, наконец-то очутились дома. Грозный нас встретил тишиной – война закончилась. Никогда не забуду этот день: на блокпосту при въезде в город вчерашние враги, боевики и федералы, сидели вместе, курили, смеялись и, похоже, отнюдь не горели желанием снова посмотреть друг на друга через прицелы автоматов.

Асю я больше не встречал. Ни о ее дальнейшей судьбе, ни о судьбе ее матери так ничего и не узнал. Следы затерялись. Пытался позвонить по тому телефону, который она тогда раздала всем попутчикам, но там ее уже не было. Мечтал встретить их обеих в мирном Грозном, но, к нашему общему несчастью, там снова прописалась война. Где вы, милые попутчицы?

А мы все – где мы?..

<< Листать журнал >>