|
Счастливчик
Зура РадуеваПосвящаю своему 88-летнему отцу Мате Радуеву, свидетелю нашего времени, фронтовику, пережившему сталинскую депортацию.  ВЕЛИКАЯ Отечественная война 1941 года застала Зубайру в городе Харькове, где он уже второй год служил в Советской армии.Его часть была тут же переброшена на передовую. Их маршрут проходил через Воронеж к Сталинградской области. Зубайра был сержантом и командовал отделением в войсках НКВД по охране и обороне железнодорожных объектов и сооружений, которые входили в 5-ю дивизию 81-го полка. Он воевал, ходил в разведку, был ранен и опять воевал. И думал, что сражается за свободу своей Родины, верил, что его боевые товарищи всех национальностей, как и он сам, хотят освободить от фашистских оккупантов их общую землю. Они не жалели жизни своей во имя победы над врагом. Русский, чеченец, башкир, узбек... — казалось, все были едины. Как братья меж собой... Среди однополчан Зубайра выделялся отчаянным мужеством, смекалкой и умением вести себя в любых обстоятельствах. Он слыл счастливчиком: был словно заговоренный, пули не брали его. Бывало, возвращался с разведки в изрешеченной пулями шинели, а на теле — ни царапинки. Командир удивлялся: «Ты что, Радуев, заколдованный, что ли?» Он в ответ только улыбался и молчал. Не хотел Зубайра рассказывать никому, что он и вправду «заколдованный»: носит на груди талисман, который с молитвой на устах повесила ему на грудь мать, когда провожала его в армию. Он никогда не забудет ее глаза небесно-голубого цвета! Но в тот день, когда он уходил на фронт, они были полны слез, в них застыла смертная тоска. Предчувствие, что своего самого любимого сына она видит в последний раз. Мама пыталась улыбаться, но улыбка не получалась... Он слыл счастливчиком: был словно заговоренный, пули не брали его. Бывало, возвращался с разведки в изрешеченной пулями шинели, а на теле — ни царапинки. Зубайра отличался от своих братьев и сестер. Несмотря на аскетическое воспитание, он был очень ласковым. Льнул к матери, как ребенок, даже будучи уже взрослым парнем. Любую проблему он делал простой, все умел обращать в шутку. Всем было с ним легко и весело. А мать просто не могла надышаться на него... Когда случалось затишье между боями, он уходил туда, где его никто не мог видеть, и, снова превращаясь в маленького мальчика, горько плакал от тоски по ней. Благоговейно доставал из-за пазухи материнский талисман, долго-долго разговаривал с ним, потом так же бережно прятал. И возвращался к товарищам, как всегда, улыбающийся, бесшабашный, веселый. Только рука его в минуты отдыха часто задерживалась на левой стороне груди, там, где грел его душу и защищал тело от вражеской пули мамин амулет. Наступила весна 1944 года. Ей ведь все равно, война на земле или мир. 81-й полк направили в Сталинград, на зачистку от гитлеровцев. Бои на время утихли. Зубайра шел на собрание полка. Переходя через железнодорожное полотно, издалека увидел стоящий на переезде длинный состав. Вагоны были наподобие тех, в каких обычно перевозят скот. Но чем-то до странности зловещим повеяло на него при виде этого состава. Подойдя поближе, Зубайра понял, что в нем необычного. Двери скотских вагонов были открыты, там, внутри, стояли бледные, изможденные люди, в глазах которых застыл немой вопрос: «За что?» Военные бесцеремонно, грубо заталкивали в вагоны тех, кто еще оставался на перроне. Но больше всего поразило Зубайру, что люди эти были похожи на вайнахов: на мужчинах папахи, женщины тоже одеты согласно обычаям его народа. Тем временем конвоиры стали задвигать тяжелые двери вагонов. Выйдя из оцепенения, Зубайра крикнул: — Шу муьлш ду? Нохчий дуй шу? (Вы чеченцы?) — Тхо г1алг1ай ду, махках даьхна дуьгуш ду тхо! (Мы ингуши, нас везут в ссылку) — отозвался рослый смуглый старик. — Ткъа нохчий? Нохчий бу шуьца? (А есть среди вас чеченцы?) Но его голос потонул в скрежете колес тронувшегося состава и грубых окриках конвоя. Зубайра долго стоял ошеломленный. Сердце глухо колотилось, его стук отдавался в висках. Он беспомощно оглянулся, как бы надеясь получить ответ на свой вопрос. Но никому не было дела до него. Наконец он собрался с мыслями и, опустив голову, быстрым шагом двинулся в сторону штаба полка. В помещении, где уже собралось много людей, он пробрался к своему командиру и очень кратко доложил о виденном, прибавив, что если высылают ингушей, то, наверное, выслали и чеченцев, а потому он просит начальство отпустить его домой: он должен узнать о судьбе своей семьи, которой не видел вот уже пять лет. Командир по фамилии Белоконь выслушал Зубай-ру, смущенно понурившись, будто сам лично был виноват в происходящем. Потом похлопал его по плечу, как бы успокаивая. Он любил и уважал этого чеченского солдата. Зубайра был коммунистом, имел ранения и боевые награды и ни разу не ездил в отпуск домой. Ему без проволочек подготовили необходимые бумаги и выдали 37 копеек — командировочные. Он попрощался с боевыми товарищами, сел на поезд, который очень медленно, с бесконечно долгими остановками повез его туда, где остался покинутый отчий дом. Дорога казалась длинным кошмарным сном. Но этот сон все-таки кончился однажды ранним утром. Парня разбудил от тяжелой дремы попутчик-осетин: «Вставай, земляк! К Грозному подъезжаем!» Было 6 часов утра. Зубайра собрал свои нехитрые пожитки, вышел на перрон и оглянулся. Несмотря на ранний час, на перроне толпился народ, но Зубайра не увидел ни одного человека, похожего на чеченца. Ни мужчин, ни женщин, ни детей! Никого! Не веря глазам, он зашел в здание вокзала и вдруг заметил в углу старика и старуху, одетых так, как обычно одеваются только вайнахи. Сердце от радости чуть не выскочило из груди. Грозненский базар гудел. Людей много, но чеченцев не было и среди них. Он бросился к ним и приветствовал их, как полагается по чеченскому обычаю, но увы: ответ прозвучал на одном из наречий Дагестана. Зубайра в смятении вышел на улицу, не зная, что предпринять. Голова вдруг закружилась, и он понял, что страшно голоден. Решил пойти на базар, подкрепиться, а потом думать, что делать дальше. Грозненский базар гудел. Людей много, но чеченцев не было и среди них. Пробираясь сквозь толпу, он наткнулся на стоящих под навесом торговок, продающих раннюю клубнику. Они лихо зазывали покупателей, каждая рекламировала свой товар. Все говорили на русском языке. Зубайра всегда очень любил клубнику. Он подошел к полной, краснощекой женщине и попросил один стакан ягоды. Торговка проворно вырвала листок из большой книги, которая лежала перед ней, умело свернула из него кулек, высыпала туда клубнику и протянула Зу-байре. Он расплатился, отошел в сторону и стал есть. Постепенно пустея, кулек медленно развернулся. И вдруг Зубайра оцепенел: листок, в который она завернула клубнику, был страницей из Корана! Здесь следует отметить: да, он был коммунистом, солдатом партии, называвшей себя партией воинствующих безбожников, но он был и сыном своей матери, чью веру хоть и тайно, но всегда хранил в сердце, как святыню. Многие в те времена испытывали подобное раздвоение, но если молодые чеченцы его поколения и не носили Коран в своем сердце, то вырывать из него страницы на оберточную бумагу в Чечне никто бы не стал Ему показалось, что он сейчас потеряет сознание. Пошатнувшись, он прислонился к штабелю стоящих рядом ящиков. Заметив бледного молодого человека в военной форме, какой-то прохожий подошел, спросил, кто он, откуда. В своем доме ты найдешь чужих людей, ни одной родной души не встретишь. Иди на улицу Ленина, номер 124, там собирают чеченцев, по каким-то причинам еще задержавшихся здесь. Выслушав рассказ Зубайры, неизвестный помолчал, потом заговорил странно изменившимся голосом: «Да, великая беда пришла. Чечено-Ингушетия осталась без чеченцев и ингушей. Они высланы в степи Казахстана. Я не знаю, за что. Тебе не стоит ехать в свое село. Там нет никого. В своем доме ты найдешь чужих людей, ни одной родной души не встретишь. Иди на улицу Ленина, номер 124, там собирают чеченцев, по каким-то причинам еще задержавшихся здесь. Их потом вывезут спецрейсом вслед за другими. Если поспешишь, у тебя будет больше шансов найти своих родных по свежим следам.» Столько лет минуло, но Зубайра до сих пор не может понять, почему тот прохожий, оказавшийся грозненским евреем по имени Моисей, проявил к нему столько сочувствия, даже спросил, не нужны ли ему деньги. Видимо, просто хороший был человек... Последовав его совету, Зубайра отыскал улицу Ленина, и вскоре уже ехал спецпоездом вместе с другими чеченцами, по разным причинам отставшими, в далекий Казахстан. Еще в пути он узнал все жестокие подробности выселения чеченцев. Собрал волю в кулак, превратившись в камень, поклялся, что найдет свою мать, четырех сестер и двух братьев (еще двое его братьев были на фронте, тоже воевали против немецких оккупантов, защищали «Родину», младший из них похоронен в братской могиле в г. Пскове.) По приказу он должен был остаться в Талды-Кургане. Он сразу приступил к поиску своих родственников, оформил запрос — теперь оставалось только мучительно ждать результата. Устроился на работу. Поскольку его документы внушали доверие, ему поручили контроль за распределением продуктов для спецпереселенцев. Он никогда не забудет один из дней этой так называемой работы. Была зима. Лежал глубокий снег. Он шел со своим помощником по поселку спецпереселенцев, как вдруг услышал душераздирающий вопль: «Ва-а, нах, орцаха довлийша!» Бросившись туда, откуда донесся крик, они увидели в одном из дворов укутанную в старенькое одеяло худенькую женщину, которая, простирая руки к небу, продолжала кричать, слезы текли ручьем по ее изможденному лицу. Зубайра подбежал к ней, спросил, что случилось. В ответ она сквозь рыдания пригласила их в дом. Войдя в большую комнату, они увидели, что на сколоченных вдоль стен деревянных кроватях лежат мужчины разных возрастов. Их было около десяти человек. — Ассалам алейкум, — поздоровался Зубайра. Но никто не привстал, как полагается по чеченскому этикету, никто не поприветсвовал гостей. Повисла пауза. Зубайра не знал, как дальше себя вести, не понимал, что здесь вообще происходит. Вдруг с одной из кроватей раздался очень слабый голос: «Къинт1ера валалахь тхуна,хьаша, хьоьгара са-лам схьаоьцуш, хьалаг1атта де дац тхоьгахь, дукха хан ю оха рицкъанах батт тохаза...» Через каких-то полчаса Зубайра с помощником уже были на сельском складе села. Предъявили документы заведующему и произвели проверку. Склад ломился от мешков муки и других продуктов, предназначенных для раздачи спецпереселенцам. Еще через полчаса, впрягшись в салазки, загруженные продуктами первой необходимости, Зубайра шагал к тому дому, где лежали погибающие от голода люди. Следом, не прекословя, брел его помощник, впрягшись в такие же груженные салазки... Вскоре завкладом был уволен с работы по соответствующей статье. Все это время, томясь провел в ожидании вестей от родных, Зубайра работал, не покладая рук. Старался хоть как-то облегчить участь своих соотечественников, так безжалостно заброшенных на чужие земли. Но вот однажды ранним утром пришла весть, что местонахождение его близких наконец-то выяснено. Молодому человеку вручили адрес его семьи, объяснили, как доехать, и он тронулся в путь. И вот Зубайра, стараясь унять биение сердца, которое, казалось, вот-вот вырвется из груди, стучится в незнакомую дверь. Адрес тот самый, что ему указали. Он молит Аллаха, чтобы мать, так неожиданно увидев его, не упала в обморок. Дверь раскрылась, на пороге он увидел свою старшую сестру, которая застыла на мгновение, потом с криком бросилась к нему. Тут же подбежали другие сестры, одновременно плача и смеясь, повисли у него на шее. Появились два брата. Очень степенно отодвинули сестер, по очереди обнялись с Зубайрой. Но один человек, самый важный в его жизни, не вышел навстречу — любимая мать. С немым вопросом он обвел взглядом лица родных. Братья и сестры опустили глаза. Он оттолкнул их, рванулся в комнаты, не желая верить в страшное предчувствие, надеясь, что хоть смертельно больную, в постели, но все же увидит свою мать. Комнаты были пусты. Он не заплакал. Медленно присел на корточки и застыл. Он ничего не чувствовал, кроме страшной пустоты в голове. Хотелось исчезнуть, превратиться в ничто... Он издалека слышал голоса сестер, которые рассказывали, как она умерла, как хоронили ее, соблюдая все обычаи, несмотря на то, что они на чужбине. Оставшиеся в живых обречены жить с невыразимой болью от сознания, что не смогли предать земле тела своих близких. Он тяжело поднялся и попросил отвести его к ней на могилу. Братья привели Зубайру на казахское кладбище, показали свежий земляной холмик. Он сказал им, что хотел бы остаться один, а обратную дорогу сам найдет. Братья постояли, не решаясь оставить его в одиночестве. Он тихо повторил свою просьбу, и они ушли. Дождавшись, когда братья отойдут подальше, он упал на могилу матери и долго плакал навзрыд, сквозь рыдания рассказывая ей, как тосковал без нее все эти годы, как искал ее, как мечтал увидеть радость в ее глазах, когда он переступит порог после долгой разлуки... Часто, очень часто приходил Зубайра на могилу матери, не дожидаясь традиционного пятничного дня. Но однажды, когда он грустил над могилой, подошел казах с той улицы, где они жили теперь с братьями и сестрами, и спросил на ломаном русском языке, почему он здесь стоит. Зубайра ответил, что здесь покоится его мать. Казах посмотрел удивленно и сказал, что здесь похоронена казашка, а его мать умерла по дороге сюда и осталась лежать в снегу, потому что не разрешали ни хоронить, ни везти дальше с собой умерших родственников, брат Зубайры сам рассказал ему об этом.... Земля закачалась у парня под ногами. Нетвердыми шагами он двинулся прочь. Растерянный казах, как будто чувствуя себя виноватым в горе Зубайры, шел за ним. Так они и добрались до дому, где жили братья и сестры Зубайры, — он впереди, а чуть позади казах, оба с низко склоненными головами. Дома все сразу поняли, что Зубайра узнал... Сестры тут же зарыдали, но один из братьев, прикрикнув на них, чтобы перестали плакать, рассказал, что действительно их любимая нана умерла по дороге в Казахстан и ее тело было выброшено с вагона на заснеженное поле. Там оно и осталась лежать, не преданное земле, как и прах сотен ее соотечественников. А оставшиеся в живых обречены теперь жить с невыразимой болью от сознания, что не смогли предать земле, как того требуют обычаи, тела своих близких. Но есть утешение, что их души не скитаются во Вселенной в поисках пристанища, а души их находятся в раю. Так утешал его старший брат, но мог ли Зубайра утешиться? |