Виктор
КОГАН-ЯСНЫЙ

НЕКОТОРЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ НА ТЕМУ
НОВОЙ ЕВРОПЕЙСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ

Состоявшееся 1 мая 2004 года официальное расширение Европейского Союза – политический факт такого редкого типа, который на взгляд сегодняшнего российского либерала (в широком смысле) напрашивается только на положительные оценки и с политической, и с экономической, и с исторической точек зрения. (Не в счет – очень печальное недоразумение с Северным Кипром, но это, хочется верить, сейчас уже почти технический вопрос, требующий лишь времени.)

Восемь стран Восточной Европы, из которых четыре напрямую контролировались Советским Союзом, а три входили в его состав (de facto, – для крючкотворов и педантов) вместе со «старой» объединенной Европой, чьи контуры сформировались еще в конце сороковых – начале пятидесятых годов, смогли преодолеть политическую и историческую несправедливость Ялты 1945-го. Они получили шанс на кардинальную модернизацию цивилизационного стандарта в очень новых для себя условиях.

Решение, конечно, политическое: всем понятно, что, кроме Мальты и (с натяжкой) Кипра и Словении, никто из новых членов ЕС не отвечает и вряд ли в близко обозримой перспективе будет отвечать всем установившимся западноевропейским стандартам. Но это своевременное решение: дальше тянуть с вопросом о статусе восточноевропейских стран было, пожалуй, действительно нельзя.

Закончен период подготовки и связанных с этим смен «витрин» и «экстерьера» этих государств, рывков в сторону выполнения «условий Брюсселя», довольно мелочной политико-бюрократической торговли вокруг того или иного «приземленного» вопроса. Уже не нужно наблюдать забавную картину, как восточноевропейские руководители стоят в советской очереди к европейскому микрофону, чтобы еще и еще раз попросить новых «старших братьев» принять их в свои «доблестные ряды». Закончился период улаживания споров с Россией, когда российский обыватель изо дня в день слышал в новостях про новые и новые «антироссийские козни» Брюсселя или стран-кандидатов, будь то визы, тарифы, транзит, проблемы экспорта и импорта, или же аспект русского языка, и когда с одной стороны правовая неизбежность, а другой – политическая вульгарность и просто глупость тех, кто принимал ряд конкретных решений порождали ощущение нарастания враждебности «расширяющейся Европы» к России и ее гражданам.

Теперь тряски, присущей периоду подвешенности, не будет. И не будет возможности на этом ловить всякую рыбу собственной мелкой выгоды. Не будет столь легкой возможности манипулировать общественным мнением на теме расширения Европейского Союза. В частности, в России не будет возможности столь легко организовывать на этой теме вульгарную политическую спекуляцию и пропаганду (к примеру, даже нарочито путать и подменять понятия Европейского Союза, Совета Европы и ОБСЕ).

Выступая с такой похвалой, я высказываю мой либеральный взгляд из сегодняшней России и отдаю себе отчет в том, что многие жители обновленного Европейского Союза не только приобретут новые возможности, но и столкнутся с рядом проблем в реальной жизни, в повседневности.

Я также с огромной досадой вспоминаю о том, что в середине 90-х годов, когда в США и «старой» Западной Европе принимались кардинальные решения по будущему европейскому развитию, они были приняты наподобие «ялтинской» схемы, и по отношению к России и другим странам СНГ был принят крайне заниженный стандарт отношений, совершенно другой, нежели по отношению к странам Центральной Европы и Балтии, которые сейчас вступили в ЕС.

Ко всему вышесказанному есть еще одна серьезная оговорка. Для того, чтобы сегодняшняя радость не оказалась кратковременным заблуждением, чтобы через несколько лет и дальше ощущать историческую правоту происшедшего события и пользу проведенной политико-мировоззренческой и практической работы, надо, чтобы обновленный Европейский Союз смог соответствовать уровню тех масштабных задач, которые перед ним стоят сейчас и будут стоять в обозримом будущем, чтобы он нашел ответы на вызовы не вчерашнего дня, а сегодняшнего и завтрашнего. Или ЕС всегда будет «на уровне», или его раздерут противоречия и он переживет разрушительный упадок.

Сегодняшняя европейская политическая революция очень сильно отличается от той, которую западноевропейские страны совершали в 50-е годы, когда они создавали Сообщество угля и стали и шли к Римскому договору, и от той, которая произошла в 80-е с Маастрихтским интеграционным прорывом. Раньше – особенно на первом этапе – речь шла о воплощении «консервативно-либеральных» европейских ценностей, о сочетании на индивидуальном и коллективном уровне прагматичной рациональности с нравственной и гражданской ответственностью, о защите жизни, семьи и собственности каждого, о выстраданном историей сочетании свободы и ответственности, о морали как основе политики. Сейчас же мы имеем дело с процессом, где важнейшим действующим элементом стала тяжеловесная бюрократия, а критически важные вопросы сочетания моральной ответственности и свободы в плане как индивида, так и общества в целом, решаются на примитивном уровне «политкорректности». Мышление в духе основателей Европейского Сообщества, да и в духе политических авторов Маастрихта, становится в современной Европе, как в «старой», так и в «новой», аномалией и маргинальным анахронизмом. Сохраняется и бурно развивается форма, при утрате целого ряда фундаментальных элементов смысла и ответственности. И такой порядок вещей сулит мало хорошего.

К примеру, если внутри Европейского Союза наметится серьезное расслоение на те страны, в которых живут преимущественно конечные производители и страны с увеличивающейся прослойкой прямых или косвенных рантье, то конструкция ЕС может оказаться недостаточно эффективной перед лицом постоянного вызова развития и модернизации. ЕС формировался как разумно нормированное общество, а сейчас (эвтаназия, однополые браки, внезапные всплески крайних настроений) он приобретает ряд исторически новых негативных ненормированных черт, плохо поддающихся банальному анализу и прогнозу. Европейский стандарт цивилизации – огромное достижение истории после Второй мировой войны – может не выдержать этого испытания и деградировать с глобальными разрушительными последствиями.

И здесь, с этой стороны, я хотел бы подойти к теме отношений обновленного Европейского Союза и России, имея в виду, что на данный момент парадигма «цивилизационного лидерства» ЕС продолжает работать и практически никем в России не ставится под сомнение.

Возвращаясь к недавней истории, в 90-е годы, приходится сказать, что странам бывшего СССР (за исключением особой Балтии) после его распада в 1991 году никто из мира «другого стандарта» так и не попытался обрисовать какую-либо интеграционную и вообще позитивную перспективу, и никто не пытался всерьез выдвигать требования в плане права и экономики. Это при том, что, пока СССР представлял собой при Горбачеве пусть и меняющуюся, но все еще коммунистическую сверхдержаву, то политические перспективы для него пытались открывать с Запада очень активно. Это при том, что без СССР ( и без Российской Федерации) падение коммунизма в Восточной Европе и освобождение Балтии было бы невозможно. При том, наконец, что один из ярких, ныне совершенно забытый, документ эпохи падения коммунизма, Парижская хартия для новой Европы 1990 года, четко формулирует философский принцип «единой Европы от Ванкувера до Владивостока» как основу будущих практических солидарных действий.

Но – Восточную Европу «взяли на буксир», Россию и СНГ оставили фактически за бортом. Класс постсоветской бюрократии был только рад, что его оставили в покое, наедине со своими собственными народами и дали возможность душить последствия кратковременного либерального прорыва. В России и странах СНГ установилась, мягко говоря, очень двойственная обстановка, но речь сейчас не об этом: политико-бюрократическая ситуация, скажем, Словакии или Хорватии, была вряд ли кардинально лучше российской. Речь о геополитическом решении всего Запада в целом, которое принималось по дешевому принципу «нужен – не нужен» и которое еще ждет своей детальной исторической оценки.

Известно, что просто дружбой с Брежневым проблему опасности иной системы западные лидеры решить не смогли, как не смогли ее решить простой гонкой вооружений. Решение оказалось куда более сложным.

Сегодняшняя Россия, несмотря на свои самые серьезные проблемы, все-таки, меньше отстоит по совокупному измерению своих стандартов от Европейского Союза или от США, чем отстоял Советский Союз. И решать проблему несовпадения, разнонаправленности сейчас, если хотеть это делать, наверное, легче, чем это было 20 лет назад. Вот, было бы честное желание...

Я имею в виду желание тех, кто находится на западе от новой европейской границы и кто, несмотря на все оговорки, на сегодняшний день объективно, по факту, является носителем более высокого цивилизационного стандарта и – позволю себе сказать эту банальность – по факту несет за это определенную моральную ответственность. В процессах цивилизационного развития продвинутое сообщество в состоянии брать на себя роль лидера, буксира по отношению к соседям, и такие процессы, как видно из истории, проходят по подобному механизму. Позитивный результат возможен в случае сильной, но мирной политической воли, основанной на общечеловеческой морали, здравом смысле и компетентности, но ни в коем случае – не на произволе и дурном политическом вкусе.

Россия и страны бывшего СССР особенно нуждаются в привнесении нормы в свою жизнь и в правильном восстановлении мультикультуральности. Советский Союз брежневского типа был очень нормированным обществом, где универсальная норма не только и не столько идеологии, сколько поведения, господствовала над всей повседневностью, и при этом, невзирая на крайнюю нормированность, одновременно был обществом мультикультуральным: Таллинн и Бухара в одном государстве – это, безусловно, общество сосуществования исключительного разнообразия культур, при всем идеологическом и поведенческом нормировании, при всей, с одной стороны, тоталитарной нивелировке и при всем, с другой стороны, лицемерии, когда взаимная терпимость носила часто лишь поверхностный характер.

С концом Советского Союза мы стали свидетелями утраты одновременно и доминирующей идеологии, и нормы общественной жизни и поведения, и многих ракурсов мультикультуральности. В этих условиях проявились с виду неожиданные опасные общественные эффекты. Один из таких очевидных эффектов – с виду бессмысленное, без казалось бы рационального объяснения, следование даже не за лидером авторитарного типа, а за неким авторитарным образом подчас «виртуального» характера, которое носит никак не идейный, а чисто поведенческий характер, которое основано не столько на реальном принуждении со стороны, сколько на внутренних человеческих страхах, и с этой точки зрения может считаться вполне «добровольным». Другой эффект – крайний индивидуализм, доходящий до массовой достаточно агрессивной самоизоляции людей от попыток контакта и диалога со стороны, которые они воспринимают как агрессию, вторжение в их закрытый внутренний мир.

Общество, остро нуждающееся в норме, как известно из истории, может принять ее практически любую и из любых рук, оно не обладает большой разборчивостью. Чтобы Россия развивалась позитивно, та норма, которая в нее привносится, должна основываться на свободе, гуманной традиции, праве, открытости, демократической процедуре, сменяемости власти. И сейчас, в плане сегодняшней ситуации в России и ее будущего и в контексте отношений Европейского Союза и России, – когда речь идет не об их форме и не об отдельных прагматических фрагментах, а о попытке выработать серьезную содержательную базу таких отношений, в качестве основного встает вопрос о категорическом отрицании норм авторитаризма, ксенофобии и милитаризма как о государственном принципе и России, и всех европейских стран. Речь идет о постоянной работе в этом направлении как в связи с опасностью подобных исторических корней, так и в связи с тем, что сегодняшний мир во всем его мнообразии постоянно бросает подобный вызов, будь то внутри России и постсоветских стран, будь то где-то в самом ЕС, будь то где-то достаточно далеко от Европы.

В частности, очень труден, но необходим путь к преодолению сталинизма. Сталинизм как особая «скрытая» идеология и схема межчеловеческих, внутригосударственных и межгосударственных отношений вовсе не вполне тождествен советскому коммунизму и большевизму и имеет куда большую историческую живучесть и опасность.

Режим Сталина выступил победителем нацизма во Второй мировой войне. В отличие от гитлеровского режима, сталинский не был побежден и устранен военной силой, а эволюционировал и в известном смысле продолжает эволюционировать сегодня. В силу этих факторов, если Гитлер и гитлеризм в любом вменяемом обществе рассматриваются как абсолютное зло, то Сталин и сталинская модель управления прежде всего в России, но и не только в России, но в какой-то степени почти повсюду в мире, в том числе и в Европе, при всех негативных оценках, остаются как бы в рамках «клуба политических приличий», «дискутабельности», «рукопожатности». И происходит это подчас тем в большей мере, чем сильнее уходят в прошлое и в сторону негативной оценки понятия «коммунизм» и «большевизм», – поскольку Сталин действительно выходит за эти рамки, а посредством несложных логических маневров уводится от них весьма далеко: одно дело – все вместе коммунисты, бессмысленные мечтатели и разрушители веками созданных устоев, другое дело – Сталин и его полководцы, которые победили Гитлера и которые в кратчайший срок создали новую российскую крепость с ее невиданной несокрушимой силой, ту, что в видоизмененном виде продолжает стоять и теперь.

История распорядилась так, что Гитлер остался в ней просто бандитом, а Сталин – жесточайшим, но и крупнейшим политиком, емким государственно-философским символом, не уходящей тенью сегодняшнего дня. (Если ФРГ не является полноценным правопреемником гитлеровского государства и не без оснований может утверждать, что не имеет с ним ничего общего, то Российская Федерация не только на формальном уровне сохраняет существенную часть международно-правовой преемственности по отношению к СССР, но и на уровне официальных символов и официальной позиции нередко выводит Сталина и его соратников из-под «слишком сильного» удара истории, пропагандируя отождествление именно с «сильным государством» всего исторически позитивного, что достигалось в СССР, и при этом списывая лично на Сталина или на какую-то считающуюся заведомо одиозной личность рангом ниже очевидно исторически позорные обстоятельства или же такие факты, по поводу которых есть некоторый риск понести сегодня формальную юридическую ответственность.)

Этот аспект исключительно важен и для России, и для всей Европы в целом, для основ европейского самосознания.

Отсутствие категорической десталинизации России, да и всей Европы, сохранение и подчас лелеяние преемственности тирану в институциональном и в образном плане – это исключительно серьезный тормоз не только российского, но и всего европейского развития.

Однако, для этого важнейшего вопроса нет какого-то слишком конкретного решения, тем более спекулятивного и вульгарного. Если массовое сознание на протяжении длительного периода, отталкиваясь в том числе и от реальных фактов истории, училось с той или иной мерой почтения относиться к тирану, привыкало внутренне опираться на его силу, то осознание вредоносности такой жизненной позиции на уровне общества происходит только в результате активного и кропотливого труда тех лидеров, которые ненавидят тиранию, не верят в ее продуктивность и, наоборот, преданы свободе как основе развития общества.

Тирания требует не вялого и двусмысленного, а жесткого безоговорочного осуждения. Без этого невозможно движение вперед. Чтобы сделать это убедительно, требуется свободный от замутнения нравственный взгляд, мужество и деликатность.

В том, что касается России, это, разумеется, прежде всего – вопрос о Сталине и сталинизме. Но, в рамках европейского сознания, в плане оценки подобное должно относиться к любой тирании, независимо от исторических и географических рамок. И если складывается необходимость выстраивать практические отношения с тиранией, такие отношения должны внутренне базироваться на честном осознании ее природы, ее безоговорочном осуждении и защите свободы, и вместе с тем на ответственности за каждый совершенный шаг, чтобы не сделать хуже, чтобы бездумно не подталкивать силу жестокости к поиску новых жертв. Они должны базироваться на намерении рано или поздно освободить жертвы насилия, а не подвергнуть их насилию еще большему. Принципы, свободу следует защищать не просто сами по себе как исходную позицию, но и как конечную цель, и как то средство, без которого невозможно защитить и оградить от опасности каждого конкретного человека.