Как давно мы забыли те мирные сны,
Что баюкают душу в мерцании звездном!
Не для нас золотое сиянье луны-
Черной гарью затянуто небо над Грозным...

Было морозное декабрьское утро. Выпал первый снег. Он падал долго, укутывая своим пушистым покровом первые раны чеченской земли. Вокруг все сверкало ослепительной белизной, и зимнее солнце так радостно играло лучами, словно подзадоривало -- поиграть с ним в снежки, слепить снеговика. Но почему-то не было слышно привычного в это время и в такую погоду детского гомона и смеха. Даже просто людских голосов не было -- вообще ничего, кроме гула военных самолетов. Наш поселок застыл, как будто жители его заснули страшным сном и все не могут не проснуться. Хотя на самом-то деле в ту пору никому не спалось даже ночью. Давно уже не спалось: это солнечное утро было началом одиннадцатого дня после 11 декабря 1994 года. Да, здесь считали теперь именно так -- не просто 22 декабря, а одиннадцатый день. Знаменитый указ Президента РФ Б.Н. Ельцина от 9 декабря 1994 года, в котором говорилось: "Использовать все имеющиеся у государства средства для обеспечения государственной безопасности, законности, прав и свобод граждан, охраны общественного порядка, борьбы с преступностью, разоружения всех незаконных вооруженных формирований", и последовавший затем ввод войск 11 декабря 1994 г. на территорию ЧР для всех чеченцев, ингушей, русских и остальных граждан РФ, проживающих на данной территории, ознаменовал переход к новому отсчету времени. Начался ужас, в котором выжить было порой почти невозможно.

Итак, наступил одиннадцатый день войны. Хотя официально целью ввода российских войск в Чечню было объявлено "восстановление конституционного порядка и разоружение незаконных формирований" в республике, планы российских военных, как всем стало ясно, были в первую очередь направлены на овладение столицей Чечни -- Грозным. Поэтому командование стремилось не отвлекать большие силы на наведение "конституционного порядка" в других частях республики, так что на границах дислокации войск возникали зоны с режимом "ни мира, ни войны". Одной из таких зон на несколько месяцев стал и наш поселок, расположенный на окраине Грозного.

Рядом не было ни заводов, ни каких-либо стратегически важных объектов, способных привлечь внимание военных. Кругом одни когда-то плодоносившие сады, а невдалеке виден Терский хребет, куда я еще мальчишкой бегал собирать землянику и тутовник. Теперь на этом самом хребте стояли танки и тяжелая артиллерия российских войск, которая время от времени "пристреливалась" по селам, тяготеющим к Грозному с западной стороны, да и по самому городу тоже.

Дома остались дада, мама и я. Женщин и детей мы вывезли в горное село Алхазурово к родственникам, которых ни я сам, ни родители отродясь и не видели. В Грозном уже с ноября было неспокойно, хотя война официально началась только одиннадцатого декабря. Несмотря на запреты мамы и недовольство отца, я упорно продолжал ходить в свой университет. Но в ноябре его закрыли "в связи со сложной обстановкой" в республике. Сперва самолеты "неопознанной принадлежности" разбомбили аэропорт Северный, 26 ноября "танки оппозиции" штурмовали президентский дворец Д.Дудаева, да и много чего еще "неопознанного" и труднообъяснимого происходило в Грозном и в самой республике.

Но теперь все это стало казаться мне детской игрой «в войнушки» -- настоящая война, похоже, ждала нас впереди.

Над городом на предельно низкой высоте, как птицы, замелькали истребители -- МИГи и СУ, в небе стоял непрерывный гул тяжелых бомбардировщиков. Не верилось, что это все происходит здесь, в моем родном городе, -- хотелось, чтобы это оказалось всего лишь страшным сном: вот сейчас проснешься и забудешь его. Но, к сожалению, это был не сон.

И вот 22 декабря, на одиннадцатый день войны, мы с родителями решили поехать навестить наших "беженцев" -- моих сестер с детьми. Затея рискованная, но шел уже второй месяц, как мы их "эвакуировали", -- изрядно соскучились по ним, да и продуктов пора привезти -- надо же им чем-то питаться.

Выехали спозаранку, пока еще тихо. В городе было пустынно, машин немного, базарчики вдоль Старопромысловской трассы, так оживленно торгующие, когда в городе спокойно, -- почти безлюдны. Какое-то тягостное напряжение ощущалось в воздухе. Я сидел на заднем сиденье и думал: неужели все-таки будет война? Помню, когда мы доехали до центра города, нас удивило, что на улице Первомайской еще работает переговорный пункт. Я описываю эти подробности, чтобы читатель мог почувствовать ту реальную обстановку, что сложилась в Грозном на момент начала войны 1994 года. Мы остановились, я зашел позвонить брату в Москву. Было дико видеть обычно переполненный доотказа зал переговорного совершенно пустым. Я спросил у диспетчера, есть ли связь. Она ответила: «Да». Я набрал номер и, как ни странно, дозвонился. Мне уже почудилось, будто я все еще нахожусь в прежнем, мирном Грозном. Но, как потом оказалось, город доживал свои последние довоенные минуты.

Я заверил брата, что мы живы-здоровы, но предупредил, чтобы он ни в коем случае не вздумал ехать домой. И в этот момент раздался гул самолета, буквально разрезавшего пополам небо над Грозным, затем страшный взрыв, от которого посыпались огромные оконные стекла в переговорном и содрогнулись стены. Меня тоже порядком оглушило. Я никогда до этого не слышал взрыва авиабомбы: знать не знал, что это такое. И так близко! Я закричал в трубку, что нас бомбят, но брат на том конце провода недоумевал, ушам не верил:

Как же вас могут бомбить? Да ты что?

Я бросился на улицу. Диспетчер переговорной тоже выбежала вместе со мной -- это была армянка, женщина лет пятидесяти. Она кричала мне:

-- Бегите в бомбоубежище -- тут, рядом!

Но я побежал к нашей машине -- мама и дада были живы и здоровы. Бомба упала за несколько улиц от нас, на музыкальное училище.

По улицам бежали, прижимались к домам застигнутые бомбежкой прохожие. Временами пробегали и люди с оружием -- это были ополченцы, кто с автоматом, кто с охотничьим ружьем. Мы поехали, свернув направо возле Дома Пионеров. Нашему взору открылась площадь им. Ленина, там в гордом одиночестве стояла никому не нужная красавица елка.

Уже переехав мост через реку Сунжа, мы увидели, что люди останавливают машины и, выскакивая из них чуть ли не на ходу, падают ничком на землю, спасаясь от нового авиаудара по центру города, уже второго за эти полчаса.

Нас занесло в придорожный сугроб -- машина буксовала, ревя, как самолет. Мой отец страдает хронической болезнью: у него сужение сосудов головного мозга -- ему нельзя волноваться. Оказалось, он от волнения перепутал педаль тормоза и вместо нее жал что есть мочи на педаль газа. Но мы кое-как выбрались из машины и тоже легли прямо в снег. Было страшно и смешно. Страшно потому, что это уже вне всяких сомнений была война, а смех разбирал от того, как ведут себя люди в таких экстремальных ситуациях. Не только другие -- я и сам себе был смешон.

Горело здание Музыкального Училища. Все кричали, что убило несколько женщин возле Цветочного базарчика, что рядом с ним. Вслед за первыми криками раздался отчаянный женский плач -- кто-то кричал, что при авиаударе погибла американская журналистка. (Впоследствии площадь, где она погибла, чеченцы назовут ее именем.)

С горем пополам мы выехали через площадь Минутка в поселок Мичурина, у нас там много родственников. Но у всех у них на домах висели огромные замки -- оказалось, их хозяева сидят в бомбоубежище. Тогда мы решили возвращаться назад. Над центром Грозного уже виднелись клубы дыма, но мы надеялись добраться к себе кружным путем, по улице Жуковского, авось там будет безопаснее. Но не тут-то было -- прямо перед нами, метрах в пятиста, налетевшие самолеты разбомбили перекресток вместе с базарчиком и торгующими на нем людьми. Мы остановились. Совсем рядом горело несколько машин с людьми! В воздухе стоял запах паленого человеческого мяса. На первом снегу темнело множество кровавых пятен, местами растекались целые лужи крови. Мама громко расплакалась, слезы лились из глаз у всех, кто здесь оказался, -- женщины и мужчины плакали, совершенно не стесняясь друг друга. Как потом оказалось, это был всего лишь первый "дубль" многосерийного триллера чеченской войны.

У отца начался приступ, он перестал осознавать, где мы находимся, а ведь он ездил по этим дорогам всю жизнь. Я почти не умел водить машину, но в столь чрезвычайных обстоятельствах говорить о таких пустяках было не к месту. Я вышел из машины, успокоив родителей: дескать, сейчас вернусь, только спрошу, в какую сторону нам ехать. Подошел к уже образовавшейся толпе и окоченел от увиденного -- разорванные, обезображенные тела... Это было ужасно! Там среди прочих лежал труп совсем без головы -- впоследствии оказалось, что это был отец парня, который учился со мной в одной школе. Его опознали по паспорту в кармане, а голову так и не нашли. В в луже крови валялись фрагменты тел четырех-пяти подростков десяти-двенадцати лет -- они что-то покупали на базарчике. Там же лежали несколько женских тел. От увиденного закружилась голова, и меня стошнило -- я побежал обратно к машине, сел за руль и поехал прочь от этого проклятого места, хотя до этого никогда еще не садился за руль в черте города.

В нашем поселке было безлюдно -- почти всех женщин и детей вывезли кто куда смог, остались в основном люди преклонного возраста и немного молодежи. Все наши соседи собирались у нас в подвале. Он был маленький, зато с толстыми бетонными стенами. Знай кто-либо, что будет такое, стены, наверное, сделали бы еще толще. Когда сходились вместе, на душе делалось как-то поспокойней. Каждый рассказывал, о чем слышал. Ходило очень много слухов, теперь волей-неволей приходилось верить даже в самые неправдоподобные вещи.

Военные, видать, освобождали нас не покладая рук: так расстарались, что действительно "освободили" -- от света, от газа, от имущества, от жилья, от всех повседневных забот, да многих и от жизни тоже. Похоже, собирались освобождать и дальше.

К счастью, хоть вода у нас давно привозная -- запаслись заранее, но запасы ее в бассейне были максимум на месяц. Те, кто держал скотину, поили ее, растопляя снег на костре.

Помню, поначалу я наотрез отказался спустится в подвал -- было как-то стыдно, едва заслышав гул самолета, бежать туда. К тому же я сдвинул в своей комнате два дивана, накрыл их толстым листом ДВП и, постелив себе под ним на полу, спал там -- воображал, что осколки бомб или снаряд не пробьют это мое "бомбоубежище". Каким же наивным дурачком я был тогда!

Настало утро двенадцатого дня войны. На улице намело снежные сугробы. Мама замесила тесто -- много, как никогда. Пришла соседка Забо, удивилась: зачем столько -- кто его будет есть? Но мама возразила: не у всех же остались дома женщины -- раздадим соседям, сакъа будет.

Мы сидели на кухне, вспоминали хорошее из прошлой жизни. Вдруг послышался какой-то свист, а за ним -- страшной силы взрыв, он оглушил нас. От взрывной волны окно кухни, сорвав задвижки, распахнулось вовнутрь, как будто в жилище ворвался огромный невидимый монстр. Осколки стекла полетели в нас. Я вскочил, схватил маму и соседку Забо, потащил их прочь отсюда -- к счастью, все были целы. Мы выбежали во двор. Туда уже вбегали с улицы дада и еще несколько мужчин из соседних домов, неистиво крича нам: «В подвал! В подвал!» Оказывается, снаряд, выпущенный военными с Терского хребта, которые целились непонятно куда и ради чего, попал в соседний дом. Запыхавшись, мы наконец-то добежали до нашего "бомбоубежища". Сердце бешено колотилось: стреляли уже не по кому-то, а прямой наводкой по нам. Впервые в жизни я почувствовал себя мишенью -- поверьте, это очень страшно. Мозг непрестанно сверлил один и тот же вопрос -- за что они бьют по нашему мирному селу? Но и эту единственную мысль заглушал вой внезапно налетавших самолетов-убийц. В соседнем подвале скончались две женщины с больным сердцем -- душераздирающий рев этих адских машин даже искусственному сердцу трудно вынести, куда уж больному.

Каждый снаряд, каждая бомба несли с собой смерть, разрушения, а еще -- убивали в душах наше общее советское прошлое, делая врагами нас, некогда граждан одной "великой и могучей" страны. Это было ужасно! Мы, чеченцы, русские, ингуши, армяне, украинцы, люди еще многих других национальностей, прожили долгие годы вместе, в одном государстве. Через многое прошли вместе, а теперь вот стали ненавидеть друг друга больше, чем своих врагов, даже настолько, чтобы воевать!?

В Советском Союзе я прошел все ступени, какие проходил любой советский ребенок, -- октябрятскую звездочку, пионерский отряд, комсомол. Был даже секретарем комсомольской организации своей школы. Потом и в армии послужил. В той самой армии, которая теперь не защищала нас, как там меня учили, от врагов, а наоборот... Как будто это была не армия цивилизованной страны, а какое-то сборище мракобесов. Бомбы уже сыпались с самолетов часто, как град, бомбардировщики летали так низко, что, казалось, вот-вот заденут крыши наших домов. Земля содрогалась от взрывов. Весь этот день мы прятались в подвале. Я, не отпуская, держал маму за руку, стараясь успокоить, и только под вечер вдруг заметил, что пальцы у нее все еще запачканы тестом, его ошметки уже успели засохнуть у нее на руках. Мама посмотрела на меня и сказала:

-- А тесто я так и не успела допечь.

Шли долгие дни войны. Каждый такой день казался мне длиннее любого из прожитых мной прежде мирных лет. Помню, когда я учился в школе, мы проходили по истории Великую Отечественную войну. Я тогда совершенно не задумывался над тем, что это значит -- свыше двадцати миллионов погибших! Для истории это были всего лишь цифры в учебнике, а ведь это прежде всего десятки миллионов погубленных человеческих жизней -- какая ужасная трагедия! А блокадный Ленинград? Лишь теперь я в полной мере понимал, что там совершалось.

Человек, как ни странно, ко всему привыкает. Казавшаяся нереальной действительность меняет людское сознание, подстраивая его под себя. Так и мы, смирившись с происходящим, после каждого обстрела уже привычно выходили из подвалов и бегали по соседям посмотреть, есть ли убитые или раненые. Первые несколько дней никто не вспоминал о еде -- не до нее было, аппетит совершенно пропал. Но со временем силы иссякали, голод начал давать о себе знать. Даже те, кто был в совсем подавленном состоянии, стали понемногу принимать пищу, Ведь нам всем надо было как-то выживать.

Странным казалось писать каждый день на запястье руки свой адрес, но как иначе? Вдруг подстрелит снайпер или шарахнет осколком бомбы -- и будешь лежать, как лежали сотни, а может, и тысячи неопознанных, безымянных трупов на улицах Грозного. А так, может, кто и подберет, отвезет родным или весточку по адресу доставит. Хотя все это бред, ведь почти все адреса в эти дни остались без адресатов.

Кругом царила смерть. Порою казалось, что она обосновалась среди нас так прочно, что на нее уже никто не обращает внимания. Погибших было так много, что даже у женщин иссякли слезы, и очередную жертву этой бессмысленной и никому, кроме властей, не понятной войны хоронили молча, как могли и где придется.

Настали предновогодние дни с далеко не праздничными заботами и настроением. Авианалеты и артобстрелы не прекращались. Долетали слухи, что в селе Алхазурово, где находились и "наши беженцы", есть погибшие. Мы, то есть несколько семей, отправивших своих близких в это горное село, решили любой ценой, хоть пешком добраться туда. Это было похоже на сумасшествие, но что поделаешь: безумная война заставляет людей предпринимать безумные шаги.

Когда наконец настало затишье -- видать, пушкам, из которых по нам стреляли, надо было хоть иногда дать поостыть, а самолетам, бомбившим нас, дозаправиться, мы вышли в город, если можно так назвать то, что от него осталось. Жизнь здесь угасала с каждым днем, с каждым часом -- ее "гасили", добивали "ракетами точного наведения", авиаударами, душили танками, снарядами, ураганным огнем всевозможных пушек и.т.д. Мой город умирал у меня на глазах, и вместе с ним умирало что-то во мне.

Чем ближе мы продвигались к центру Грозного, тем страшнее он выглядел -- это был сущий ад! Наш любимый город… Буквально за две-три недели он стал неузнаваем. Было странно видеть на воротах, а порой и на самих уцелевших домах на скорую руку сделанную надпись: "Здесь живут люди!" Как будто прежде в этих домах не люди обитали, а звери или какие-то инопланетяне.

Повсюду валялись трупы или, того хуже, фрагменты человеческих тел. Если возможен на земле рукотворный ад, он несомненно был здесь!

При виде всего этого кошмара мне показалось, как будто хрупкий стеклянный сосуд, где хранилась моя душа, разбит подлым ударом исподтишка, нанесенным предательски, без всяких правил. Теперь эти тысячи стеклянных осколков вонзались мне в душу и в тело. Просто угасло желание жить. Вернее, именно жить, как прежде, до войны, хотелось с неизведанной могилы.

Казалось, даже ангел смерти Азраил измучился, не успевая исполнять свои обязанности -- забирать души людей. Их было так много! Вероятно, он затруднялся определять, какая душа в каком теле обитала, ведь здесь, в этом аду, все перемешалось. И бездыханные тела тоже валялись в беспорядке. Там же, в центре города, на площади Ленина среди громадных воронок от авиабомб лежала елка, умирая вместе с разбомбленным Грозным. Будто Воланд и его команда, демоны из знаменитого булгаковского романа "Мастер и Маргарита", выбрали этот город для очередного сатанинского бала и так повеселились, что учинили разор, перед которым отступает человеческий разум.

До Алхазурова мы добрались чудом. Новый 1995 год наша семья, забившись вместе в подвал чужого дома, встретила дружным плачем женщин и детей под аккомпонемент взрывов бомб и гула самолетов. В России бурно праздновали и пили шампанское, а здесь шел штурм города Грозного. На Новый год обычно принято загадывать желания. В мирное время оно у каждого было бы, конечно, особым, своим заветным. Но сейчас у всех нас -- детей и взрослых, гурьбой загнанных в подвал, -- желания совпадали на сто процентов: мы жаждали только одного -- чтобы как можно скорее закончился этот кошмар, прекратилась нелепая, страшная бойня.

Десять лет минуло с тех пор. Я опять стою у новогодней елки в том же родном и любимом Грозном. Оба изменились за эти годы: ты, мой город, потерял многих из тех, кто так сильно любил тебя, -- и я тоже. Ты постарел от пережитого, а я поседел. Мы оба мечены одной бедой. Столько всплывает в памяти при виде тебя! Мне подумалось: загадаем-ка в этот Новый год желание вместе. Наше самое заветное. И будем надеяться, что хоть на этот раз оно исполнится.

С Новым 2005 годом тебя, мой Грозный! Дай тебе Бог мира и процветания, мой любимый город!