Ирина Васюченко 

 Можно смело утверждать, что сейчас нет и, вероятно, еще долго не будет никого, кто рассказал бы миру о чеченской трагедии подробнее, честнее и сильнее Яшуркаева, поставившего на службу этой цели, кроме обширных знаний, гражданского пафоса и горького личного опыта, неповторимый талант художника.

 РАЗНЫЕ народы по-разному понимают и называют Бога. Для кого-то он един, для других таинственные силы, предположительно управляющие миром, зовутся множеством имен или их существование вовсе отрицается. Но все народы, сколько бы между ними ни было различий, испокон веку чтили людей, отмеченных каким-либо редким даром. Считали их избранниками, свыше предназначенными для особой миссии. Даже закоренелый атеист, если не слеп и не глух, чувствует в истинном таланте живописца, поэта, музыканта нечто такое, чего разумом не постигнуть.
Таким даром отмечен чеченец Султан Яшуркаев (он же — Ю.Сэ-шил), прозаик, поэт и публицист, ныне по причинам, не требующим объяснения, приютившийся в гостеприимной Бельгии. Художник, по масштабу дарования способный обогатить чеченскую словесность шедеврами, каких она еще не знала, он утратил не только родной край, а с ним отчий дом, любовно собранную библиотеку и прежнюю жизнь, как многие другие обездоленные войной чеченцы. Погибли и рукописи уже, может быть, невосстановимых книг. К счастью, пропало не все, многое напечатано, в том числе хроника-эссе «Царапины на осколках», опубликованная на русском языке. Она же, переведенная на французский, недавно вышла в парижском издательстве «Галлимар». Это, без преувеличения, драгоценное свидетельство очевидца так называемой первой чеченской войны. Книга, где мучительные впечатления чуткой

души и просвещенного ума, из последних сил преодолевающих ужас перед разгулом варварства, соседствуют с размышлениями о судьбах и характере родного народа и, шире, о страшной, но, может статься, и спасительной двойственности человеческой натуры.
Можно смело утверждать, что сейчас нет и, вероятно, еще долго не будет никого, кто рассказал бы миру о чеченской трагедии подробнее, честнее и сильнее Яшуркаева, поставившего на службу этой цели, кроме обширных знаний, гражданского пафоса и горького личного опыта, неповторимый талант художника. До запальчивости страстная публицистика, тонкие, неожиданные образные решения, проблески юмора на фоне картин кромешного ада, печальная самоирония, почти детская нежность ко всему живому и непримиримое, яростное отвращение к любой жестокости — все это в нынешнем творчестве писателя сплавлено нерасторжимо. Что бы он мог сотворить, если бы без помех отдался главному предназначению художника — создавать прекрасное? Но для этого нужно чутко вслушиваться, зачарованно вглядываться в жизнь мира и души человеческой. А как быть, если перед глазами все еще дым пожаров, растерзанные тела, в ушах — грохот орудий, вопли боли и ужаса? Такая память превращает поэта в свидетеля обвинения.
Султан Яшуркаев в своей тихой Бельгии пишет новую книгу. О второй чеченской войне.