Назад Вперед

ЭХО ДЕПОРТАЦИИ

Мария КАТЫШЕВА

«Если бы я мог, я бы уничтожил всех русских, кроме врачей и учителей», - это была единственная фраза в сочинении одного из моих пятиклассников. Для меня, восемнадцатилетней учительницы одной из сельских школ Шатойского района, эти слова были сильным и неожиданным ударом. Почему? За что? Чем мы, русские, вызвали такую ненависть? И как мне поступить с автором этого коротенького сочинения? Если расскажу директору, тот может просто задать ученику хорошую трепку: Бексолт не всегда поступал по Сухомлинскому, считал, что сорванцы понимают только сильную руку. Не хотелось экзекуций. Да и класс мне бы этого не простил, ведь я же сама настраивала их писать на тему «Что бы я сделал, если бы я мог» искренне, так, как думают. Они и написали искренне, о своем, детском. Только вот это сочинение... Решила не торопиться, сначала разобраться и понять, что стоит за этими жестокими словами.

Догман, почему вы так ненавидите нас, русских?» - спросила вечером свою квартирную хозяйку. Ответ был не менее ошеломляющим: «Русские нас выселяли...» Был конец 60-х, «оттепель», не успев оправдать связанных с ней надежд и ожиданий, закончилась. Наступила пора запретительства, жесткой регламентации в вопросах гласности. Слово «цензура» повсеместно вошло в обиход. Это было время фальсификации исторических фактов, одни из них «притягивались за уши» способами, угодными идеологам, другие вообще замалчивались как не отвечающие целям партии. Тема депортации в то время считалась одной из самых опасных, ее обсуждение было исключено. Репрессии, имена пострадавших, тем более факт выселения целых народов - какова практическая демонстрация советских идеалов интернационализма? Об этом воспрещалось упоминать, и не приведи Бог, чтобы хоть намек на прежние бесчинства властей просочился в средства массовой информации.
Вспоминается один характерный эпизод, свидетелем которого я стала позже, в начале 80-х, работая в газете. Местный поэт Иван Минтяк принес в «Грозненский рабочий» подборку стихов для воскресной поэтической страницы, среди прочих там было стихотворение о заброшенных садах, такое осенне печальное. Редактор после некоторого раздумья отложил его в сторону: «Это давать не будем, а то в обкоме скажут, что напоминаем о выселении: вот чеченцев депортировали, и заброшенные сады одичали». Хотя никакого намека на политику, на депортацию там и не было.
«...Да не расстраивайся ты так. Мы же понимаем, что это делала власть, Сталин...» - успокаивала меня Догман. В 1944-м она была подростком, все хорошо по нимала и помнила. От нее я узнала, как гибли депортированные по пути в Сибирь и Среднюю Азию, как умирали от голода и холода, как трудно выживали. Тогда я впервые услышала имя Малики Чикуевой, девчонки, которая там, в промерзшем товарняке, увозящем изгнанников все дальше и дальше от родной земли, аккомпанируя себе на гармошке, пела песню с проклятиями Сталину... С Маликой Чикуевой, пожилой женщиной, прошедшей за те песни ад лагерей и тюрем, но сохранившей красоту своей души, я познакомлюсь через много лет, будучи корреспондентом областной партийной газеты «Грозненский рабочий», уже в период перестройки. Одной из моих журналистских работ станет статья «Гибель и возрождение Зумсоя», а впервые о случившейся в этом селении в 1944 году трагедии я также услышала от моей квартирной хозяйки Догман: Зумсой был совсем недалеко от того села, где я учительствовала. Журналистам, работавшим в местной прессе в 70-80-е годы, чаще всего приходилось писать о людях, либо испытавших на себе все тяготы выселения от начала до конца, либо родившихся, выросших в ссылке и сохранивших о ней воспоминания.
Так совпадало по времени, берешься ли за очерк об ученом, артисте, писателе... Что Махмуд Эсамбаев, что Раиса Ахматова, Халид Ошаев, Ляля Насуханова, многие-многие другие пережили это. Авторы очерков поневоле вынуждены были проявлять чудеса эквилибристики: рассказывать о людях, в чьих судьбах депортация была огромным событием, но этот факт полагалось обходить молчанием. Моя журналистская практика, естественно, тоже сводила меня с такими людьми. Это и Абузар Айдамиров, и Ахмад Сулейманов, и Кати Чокаев, и молодые тогда, а ныне известные писатели-«прометеевцы»... Через общение с ними, через впечатления от командировок в Майсты, Галанчож, УрусМартан, в Шатой и Ведено, через приобщение к работе поисковой группы Степана Савельевича Кашурко передо мной раскрывалась страница за страницей трагедия народа. Апофеозом этой трагедии, конечно же, был Хайбах, о котором впервые смогли рассказать со страниц газеты только в 1989 году - это осмелился (по тем временам именно так - осмелился) сделать журналист молодежной газеты «Комсомольское племя» Саид Бицоев, который записал и опубликовал воспоминания очевидца событий Дзияутдина Мальсагова в подборке с материалами Ахмада Сулейманова, Саламата Гаева и Далхана Хожаева. Но мне всегда помнились слова: «Если бы я мог, я бы уничтожил всех русских...», и потому, когда собеседник рассказывал, как при выселении, а потом и в депортации их семье помогали русские, радовало то, что люди и об этом не забывают, говорят с благодарностью: значит, не все были орудиями злой сталинской воли и охотно подчинялись гнусным приказам, не все утратили человечность; значит, и чеченцы не все относятся к нам с ненавистью. В Хайбахе Хамзат Муртузалиев, уроженец этого села, рассказывал, как солдаты помогали им собраться, упаковывали скарб, заставляли растерявшуюся мать семейства взять дорогие вещицы, благодаря которым они и выжили в Казахстане. Другой вспоминал: когда в ссылке они, дети, ослабевшие от голода, угасали, лежа под одним одеялом, пришла русская соседка, принесла ведро картошки. Она заметила, что из этого дома никто несколько дней не выходит на улицу, и поняла, в чем дело. «Уходи, русский, - встретил ее грубыми словами отец семейства, - не нада нам твой картошка». «Дурак ты, - ответила женщина, - мы такие же сосланные, как и вы. Только когда нас сюда привезли, здесь никого не было и некому было нам помочь...»
Так и выживали, помогая друг другу, люди разных национальностей. А на траурном митинге в Хайбахе старики с теплотой говорили о капитане Громове, попытавшемся остановить злодеяние. Кто- то тогда рассказал и о целой группе солдат, рязанских парней, которые отказались подчиниться приказу расстрелять жителей одного из горных сел и были расстреляны вместе с ними. Позже, работая в газете «Народ», я встретила подробное описание этой истории в статье «Красный «Эдельвейс»: ее автор - старый солдат, один из непосредственных участников тех событий, случившихся в ущелье Майсты-хи. Когда в 1994 году в Чечне началась война, он, вспоминая 1944-й год, скажет: «...Сейчас понимаю, какой узелок моими руками завязал Сталин с компанией в те годы на Кавказе. Теперь кровью умываемся, развязывая... Все шишки валятся сейчас на нас - русских. А участвовали в тех операциях и украинцы, и евреи, и узбеки... Да и главную-то команду отдавали из Кремля отнюдь не русские люди...»
Но такова уж доля государствообразующей или, как еще говорят, имперской нации. Ей приходится нести всю тяжесть ответственности за ошибки, а то и за преступления власть предержащих, а потом еще и слышать: «Если бы я мог, я бы уничтожил...». О военных действиях в Чечне в 1994-96 годах, после окончания так называемой первой войны, известный политический деятель в прямом эфире сказал, что это была ошибка и позор России. Но кто наверху понес наказание за эту ошибку, оплаченную столь дорогой ценой? Кто извинился перед пострадавшим народом? Груз ответственности вновь нести нам...
Некоторые, особенно за рубежом, говорят: 60-70 лет прошло, репрессии были давным-давно, выросли новые поколения, зачем сейчас бередить старые раны, все это вспоминая? Да, это та боль, которая не проходит с годами, она прорастает в новых поколениях. Знаю это по себе, так как сама из семьи, раздавленной репрессиями. Эта боль живет в сердце, стучит, как пепел Клааса, выплескивается словами «если бы я мог, я бы уничтожил...» Эта боль так ощутима еще и потому, что справедливость в отношении пострадавших до сих пор не восстановлена. Сколько лет прошло после принятия Закона о реабилитации?! То-то и оно... Но он не выполняется. Нам не до него. Как любили говорить в советское время, текучка заедает. У нас «то понос, то золотуха» - то газовый кризис, то финансово-экономический. Но застарелые проблемы, а особенно проблемы территориальной реабилитации, попрежнему висят дамокловым мечом над спокойствием российского общества. Не исключено, что опять рязанские парни, как их деды в 1944-м, как отцы в 1994-м, вынуждены будут ехать в командировку на Кавказ - за кровью. И опять где-то в горных селах начнут называть собак кличками Ярмал или Шаман, а кто-то из пятиклассников напишет: «Я бы уничтожил русских...»
Оно нам надо?
Острая боль, до сей поры причиняемая былыми репрессиями, утихнет только тогда, когда будет сказана вся правда и восстановлена попранная в те годы справедливость. А шрамы? Что ж, они, конечно, останутся. Но шрамы, как известно, придают мужественности и напоминают об уроках минувшего...

Назад Вперед