***
Извиваясь черной лентой, дорога убегала из-под колес автомобиля. Мимо проносились окутанные туманом застывшие дома, пустынные улицы. Седа обернулась. Девочки спали, облокотившись на сумку с пожитками.

***
За час добрались до Ингушетии. Остановились у знакомых из Грозного. Рядом, на этой и соседних улицах, жили другие беженцы. Хозяева домов ютились вместе с ними, делились всем, что имели.
Каждое утро Седа отправлялась в Назрань. Там она становилась в длинную очередь у вагончиков Федеральной Миграционной службы за разрешением на выезд из республики. Казалось, этому стоянию под открытым небом конца не будет. И все же необходимые справки были получены. На следующий день она с детьми пришла на вокзал. Занять место в купе удалось с огромным трудом.
Девочки прильнули к окну вагона. На перроне, поеживаясь от сырого пронизывающего ветра, стояла соседка. По ее щекам текли слезы. Поезд тронулся, и она побежала по перрону, крича что-то им вслед.
Состав набрал скорость. Проводница, пожилая женщина с опухшим лицом, зычным голосом объявила, что до Минеральных Вод остановок не будет.
К Седе с детьми подсел немолодой мужчина. С ним была девочка, лет восьми. Она долго, изучающе смотрела на попутчиков, потом представилась:
Меня зовут Хеда.
А меня Фатима, -- бойко отреагировала одна из племянниц Седы.
Я тоже Хеда, - сказала вторая.

Познакомившись, дети переместились на свободную полку и о чем-то оживленно заговорили.
Седа молча, смотрела в окно. Мелькали деревья, дома, прохожие. Стук колес навевал тоску. К горлу подкатил ком, в груди жгло. Вспомнились рассказы матери о выселении, о далеких сороковых. Память уносила в минувшие дни. Зимний вечер, комната, освещенная керосиновой лампой, гудящая за окном вьюга, треск дров в печи. Вот и мама - склонилась над вязанием, ловко мелькают пальцы со спицами... На миг движенья проворных материнских рук замедляются, она разглаживает на коленях шерстяной носок, выравнивает спицы. И, прислушавшись к завыванию ветра в печной трубе, произносит: «Зимы здесь, как в Казахстане». - «Мама, расскажи, как вы там выжили», - просит Седа. - «А что рассказывать? Только одним и жили - мечтой вернуться на родину», - со вздохом откликается женщина и, помолчав, продолжает: «Пришли на рассвете солдаты, велели быстро собираться. Я разбудила братишку, ему было 14 лет, а мне 16, только мы и были дома, маму раньше забрали, мы не знали, где она... Один из солдат стал кричать на братишку, что медленно одевается, винтовкой за него замахивается, а я сообразить не могу, что брать-то. Тут зашел офицер, взрослый, он остановил солдата, а мне сказал: «Дочка, собери теплые вещи, возьми еду, дорога будет долгой». И вышел. Я быстро собрала, что смогла, потом нас, как и многих других, посадили на телеги и под конвоем повезли на железнодорожный вокзал, загнали в вагоны, в каких перевозили скот. Затолкали, теснота такая - не то, что сесть, стоять невозможно. Поезд тронулся. Мы скоро потеряли счет дням, так долго везли. Изредка поезд останавливали, заболевших, вытаскивали из вагона. Умерших, мы видели сквозь щель, бросали в снег с насыпи. Выходить не позволяли. Мужчины оторвали несколько досок с пола в углах вагона, их занавесили куском ткани и могли справлять нужду. Многие не выдерживали, умирали - и дети, и женщины... все. Потом мы стали прятать тела, не показывали солдатам, везли с собой, думали: рано или поздно куда-то привезут, там и похороним...»

У нас есть вода? - жалобный голос Фатимы заставил вернуться в реальность. Дети ничего не ели со вчерашнего дня. От ужина они отказались, а утром, собираясь в путь, второпях забыли про еду.
Опомнившись, Седа ободряюще улыбнулась девочке:
Я что-нибудь куплю вам на ближайшей станции.
Состав затормозил в Прохладном.
- Выходить не положено! - командным голосом рявкнула проводница.
Седа молча оттолкнула ее и выпрыгнула на перрон. Вдоль перрона бежали солдаты с собаками, милиционеры, люди в штатском. Проводница что-то закричала им, указывая на Седу. Не обращая внимание на суету, женщина зашла в вокзальное кафе и растолкала очередь. Объяснила продавщице, что торопится. Та быстро взвесила продукты, взяла деньги, протянула пакет.

Тем временем поезд тронулся, Седа побежала по перрону, в последний момент едва успела уцепиться за поручень. Повисла на одной руке, в другой сжимала сумку с едой. Проводница пыталась помочь. Собрав последние силы, Седа сделала рывок и смогла взобраться на подножку. Пакет отлетел в угол тамбура. Пошатываясь, измученная женщина вошла в вагон. Все тело гудело от напряжения.
Фатима и Хеда с плачем бросились ей навстречу:
Мы боялись, что ты не успеешь!
Седа разложила на столике еду, нарезала мясо и хлеб перочинным ножом.
Спрячь! - Фатима показала на нож. - А то тебя заберут. Сюда идут солдаты.

Девочка стояла у дверей купе, напряженно прислушиваясь. В разговор вмешалась вторая Хеда, их новая знакомая:
Тетя, пока вас не было, сюда дяди милиционеры приходили, спрашивали, кто с нами из взрослых. Я сказала, что еду с вами. Если я скажу, что с дядей Сережей, меня могут забрать, ведь я ему никто. Он русский, а я чеченка.
«Дядя Сережа», нервно озираясь, стоял в коридоре.
Скажите, что девочка с вами, - вполголоса попросил он Седу. - Я везу ее к себе в Пятигорск, мы бывшие соседи. Ее родители ранены, мать попросила ее увезти.
Он протянул свидетельство о рождении девочки. Седа кивнула. Вернулась к детям. Они ждали ее, не прикасаясь к пище. Она сказала, что не хочет есть. Тогда племянницы принялись за еду. Хеда сначала отказывалась от угощения, но потом все же приняла из рук попутчиц хлеб и мясо.

Тут в купе вошли майор милиции и человек в штатском. Майор попросил показать документы на детей, переписал паспортные данные Седы.
Человек в штатском визгливо прикрикнул:
Где доверенность на детей?
Седа поглядела на него, но ничего не сказала.
Какая доверенность, они же из ада выбрались! - возразил майор.
Но его спутник не отставал:
Если доверенности нет, мы детей у вас заберем.

Девочки замерли, испуганно переглянулись
Не притворяйтесь, что заботитесь о детях. Вы их днем и ночью бомбите! Седа едва сдерживала гнев.

Тогда майор, чтобы избежать конфликта, захлопнул папку, буркнул «Тема закрыта!», вернул документы и удалился вместе с напарником.
Когда их шаги затихли, Фатима медленно вытащила перочинный нож из рукава куртки. Она все-таки спрятала его перед проверкой. Боялась: вдруг тетю из-за него заберут?
За окном стемнело. Прижавшись друг к другу, девочки спали на голых полках. Седа, глядя на их лица, думала: «Что же вас ждет в жизни, если она начинается с таких испытаний?» А колеса отстукивали километры, и снова память уводила к рассказам старших о страшных невзгодах, выпавших на их долю. За что?..

***
Поздней ночью поезд прибыл в Минводы. Милиция досматривала вещи и документы.
На стоянке такси Седа взяла машину. Двинулись дальше, туда, где ждали родные. Фатима сонным голосом спросила:
А там не будут стрелять?
Нет, что ты? - невольно вздрогнув, ответила Седа.

Оставив детей на попечении родни, она вернулась в Ингушетию. Предстоял еще тяжелый путь домой, в Грозный. А перед глазами снова и снова всплывала сцена прощания: пустынная улица, туман, у дома одинокая фигура плачущей сестры, дети, прильнувшие к стеклу автомобиля.
Дорога в Чечню была закрыта. Каждое утро Седа добиралась пешком до поста на выезде из Назрани. Здесь толпились сотни людей, пытаясь, подобное ей, уехать в Грозный или хотя бы узнать о судьбе своих родных, оставшихся в Чечне.

Изможденные лица голодных, продрогших за долгие часы ожидания мужчин и женщин. Плач детей. Со всех сторон доносятся то стоны, то крики. Но трасса наглухо перекрыта федеральными войсками. Так ничего и не дождавшись, люди затемно возвращались назад, к тем, кто их приютил в Ингушетии.
Неизвестность истомила Седу, каждый шаг давался с трудом. Тем не менее, она, что ни день, брела к посту. Лишь спустя полторы-две недели, в первый день ноября, здесь появилось несколько автобусов. В них до отказа набилась людская масса. В основном женщины. Она чудом протиснулась на подножку, подхваченная общим потоком. Стоять пришлось на одной ноге. Дверь закрылась не сразу. Слева и справа, спереди и сзади ее сдавили чьи-то тела. Некоторые не выдерживали. Задыхаясь, просили остановить.

Вскоре показался первый пост федеральной миграционной службы. Всех пассажиров высадили. Вещи остались на сиденьях. Солдаты с собаками стали их проверять. У людей забрали паспорта и объявили, что надо получить их обратно в окошке вагончика. Выстроилась очередь. Сотрудникам ФМС требовалась подробная информация о каждом пассажире. Искали их имена и фамилии в компьютерной базе данных. Тем, кто проходил «фейс контроль» благополучно, возвращали документы, только после этого позволяя вернуться в автобус.
Такие остановки повторялись неоднократно. Проверки всякий раз задерживали автобусы на несколько часов. До станицы Ассиновской добрались только к семи вечера. Вместе с автобусами ехали две легковушки «Жигули». Впоследствии, Седа узнала из разговора женщин, что в одной из этих машин везли старика, который просил, чтобы ему позволили перед смертью увидеть землю предков. Когда доехали до Ассиновской и старик узнал, что он в Чечне, с восходом солнца душа его обрела вечный покой.

Трасса была забита транспортом, а рядом, по обе стороны от нее, на полях бесперебойно работали установки «Град». Их залпы сотрясали землю.
Седа машинально двигалась в людском потоке. Падал мокрый снег, и она промерзла до нитки.
Оказалась на какой-то улице. Люди повсюду жгли костры. Кое-где готовили пищу. Стайка ребятишек лет пяти-шести окружила старушку, пекущую лепешку над огнем. Она снимала тонкую лепешку, разламывала и давала им. Каждый ребенок не по-детски бережно брал свою долю, откусывал медленно, понемножку, стараясь продлить наслаждение...

***
Седа брела, сама не понимая, чего ищет. Ее била дрожь, хотя холода она не чувствовала. Зашла в чей-то дом. Повсюду виднелись разбросанные вещи, горели свечи и керосиновые лампы. Множество людей сидели и лежали вдоль стен, как будто не замечая друг друга.

Как хорошо, что я тебя встретила! - окликнула Седу Марьям, соседка из Грозного. - Ты домой? Пойдем вместе.
Договорились двинуться в путь на следующее утро. Транспорта не предвиделось, надо идти пешком.
На ночлег расположились в пустующем доме. Хозяева в спешке покинули его, спасаясь от бомб. Теперь в комнатах спали беженцы из колонны, ползущей по трассе. Седа присела на край кровати, где лежали молодая мать с плачущим грудным ребенком и девушка с высокой температурой, которая в бреду все пыталась встать и идти куда-то.

Не сомкнув глаз, Седа дождалась рассвета. Утро выдалось хмурым, туманным. Вместе с Марьям вышли на трассу. Мимо тащился нескончаемый поток легковых и грузовых машин, груженых домашней утварью, птицей, животными. Ожидали, когда кто-то смилостивится и разрешит доступ в Ингушетию.
На серых лицах беженцев она читала муку, горькую печаль, обреченность. Она шла, будто в каком-то сне. Встречные знакомые убеждали не ходить в город. Рассказывали, что там бомбят днем и ночью, все жители покинули Грозный.
А женщины, упорствуя, продолжали путь. И Седа... Мысль о близости родного дома грела душу.
Вдруг она остановилась. Вдоль трассы тянулась небольшая лощина, укрытая завесой тумана, сквозь которую пробивались лучи восходящего солнца. У догорающего костра сидел белобородый старик чеченец в лохматой белой папахе и накинутой на плечи черной бурке. Сложив натруженные руки на посохе и упершись в них подбородком, он смотрел невидящим взглядом куда-то вдаль. Рядом, склонив голову к плечу старика, стоял вороной конь под седлом, а чуть поодаль от костра топтались, сбившись в кучу, с десяток овец. В груди резко защемило, стало так трудно дышать, что Седа замерла, не отрывая глаз... Когда боль потихоньку отпустила, она, сойдя с дороги, с трудом вытаскивая ноги из вязкой земли, подошла к старику. Он не видел ее. По морщинистой щеке катилась скупая слеза. Седа окликнула: «Ваши!», старик не отозвался, но потом, помолчав, вдруг воскликнул: « Ва, Аллах-делла, сколько раз надо вставать... и уходить!» Горячий комок снова набух в горле, Седа медленно повернулась и побрела назад, к дороге, где ее ждала попутчица. Шли молча, и в памяти вновь оживали рассказы матери о выселении
...Когда людей привезли в степь и стали выгружать из вагонов, многих уже ноги не держали. Иногда, какой-нибудь солдат, упиваясь своей властью над ними, подгонял обессилевших прикладом винтовки. Люди пытались держаться вместе, поддерживая друг друга. Расселяли их, изголодавшихся, в холодные землянки, многие из тех, кто вынес страшную дорогу, были обречены на смерть уже здесь. На второй же день после приезда их определили на тяжелые работы. Мама, как она считала, повезло: она работала в хлебопекарне, катая огромные чугунные чаны с тестом, можно было тайком оторвать кусочек, утолить голод. Работали по 10-12 часов в сутки. Не зная, где братишка, Седа долгими зимними ночами молила бога о его спасении, засыпая в слезах. Через полгода узнала, что он работает на шахте.
От тяжелых воспоминаний она очнулась, услышав рядом лязг тормозов. Тут и Марьям окликнула ее, они вместе сели в остановившуюся машину, которая направлялась в город.

***
Ноябрь выдался удивительно теплым. Дни стояли солнечные.
Под грохот обстрелов и авианалетов, оставшиеся в Грозном горожане обживали подвалы. В начале зимы бомбежки стали чаще, не давали покоя и наземные орудия. Часто их шквальный огонь обрушивался в момент совершения молитв. Затишье наступало на полчаса, потом все начиналось заново.
В декабре грянул мороз. Военные взорвали газовые линии, и тепло исчезло из домов. Чтобы согреться, люди разбирали и жгли деревянные заборы, рубили деревья. Однажды, воспользовавшись кратким затишьем, Седа направилась к старикам-соседям. Открыла калитку, увидела перед собой запорошенный снегом двор - там под снегопадом у огромного сваленного дерева стоял сосед, его белая мохнатая папаха скрывала лицо, он медленно водил пилой по сырому стволу, один конец пилы все время изгибался, застревал, а старик тихо напевал что-то. Седа прислушалась: слова песни обжигали душу печалью о годах в изгнании, о тех, кто навсегда остался лежать в холодных степях Казахстана, о радости возвращения... Седа не выдержала - подошла, и старик тотчас замолчал, смущенно улыбаясь. Гостья взялась за вторую ручку пилы и они стали молча пилить. Вдруг ее рука дрогнула: ей вспомнилось лицо старого пастуха. Она увидела на лице соседа такую же слезинку, медленно сползающую по щеке.

В один из последних дней декабря на рассвете начался массированный обстрел. Все вокруг гудело, рушилось. Взрывные волны вышибали оконные рамы и двери. Черепица с треском взлетала с крыш, земля шаталась под ногами.
Седа с сестрой выскочили из дома и спрятались в небольшом погребе, который не защитил бы от прямого попадания, но мог спасти от осколков.
Внезапно наступила тишина. Внутренний голос подсказывал, что сейчас случится самое страшное.
Седа повернулась к сестре:
- Давай попрощаемся и простим друг другу, - она не договорила: раздался оглушительный взрыв, потом второй, еще мощнее...
Казалось, из-под земли рвутся неведомые силы, терзая ее на части. Послышался гул пикирующих самолетов, снова грянули залпы всех наземных орудий. Это длилось несколько бесконечных часов.

***
Седа вышла из подвала. Везде валялись осколки черепицы, битые стекла, куски разрушенных стен и поваленные деревья. На электрических столбах болтались жалкие обрывки проводов. Горели взорванные жилища, ревели животные, кричали люди.

По улице шли солдаты, катили БТРы. Глядя на это, Седа вспоминала фильмы о Великой Отечественной войне. На мгновенье ей показалось, что все происходящее, она видит со стороны, как зритель.
Озверевшие, в грязной одежде солдаты вламывались в пустующие дома, тащили все, что попадалось под руку. На протесты жителей отвечали зычным матом. Их лица, перекошенные злобой, были покрыты копотью пожаров.

***
Воинские части расположились за поселком, на пригорке. Каждое утро колонна бронетехники проезжала по улице в сторону центра города.
Там шли ежедневные бои. Ближе к вечеру колонна возвращалась поредевшей.
Однажды, Седа решилась пойти в соседний поселок, где жили ее родственники. Пройдя несколько кварталов, добралась до улицы Девятая линия. Здесь в тупике стояла мечеть. У ворот разглядела труп мужчины, прикрытый железным листом.
Внутрь мечети все было изгажено. На коврах для совершения молитв солдаты устроили отхожее место. Повсюду пустые консервные банки, бутылки, гильзы. Тут и там чернели следы костров.

Обойдя мечеть, Седа стала переходить дорогу. Неподалеку, у гаражей, лежали несколько трупов - мужчины. Вдруг лицо обдало горячей волной. Мимо просвистело несколько пуль.
«Хотели бы убить - убили. Надо повернуть назад, пусть думают, что испугалась».

***
Через неделю Седа вновь предприняла вылазку, на сей раз вместе с Марьям. Им удалось благополучно миновать открытое пространство. На улице не было ни одного уцелевшего дома. В некоторых дворах виднелись могильные холмики. В переулке женщины приметили старушку, она пряталась за уцелевшим кирпичным забором.
- Не ходите дальше,- утирая слезы, предупредила она.
Там солдаты, они расстреливают и женщин, и мужчин. Вчера, вон в том доме, всех убили.
Седа вошла во двор, усеянный гильзами и какими-то окровавленными тряпками. Заглянула в одно из окон и похолодела.
Все стены забрызганы кровью. Вдоль стен лежат трупы. Она хотела войти, но остановилась. Там могли быть мины.
- Нас со стариком тоже хотели убить, - сообщила старушка, - но один солдат сказал, «хватит нам тех на сегодня». Ну, и ушли. Забрали наши вещи. А теперь другие военные ходят, грабят каждый день, но нас самих не трогают, - вздохнула и добавила: - Когда-то нас выселяли, мы умирали от голода, от холода, но хоть бомбы в нас не бросали.
Седа, помолчав, ответила:
- Тогда бомбы нужны были для фашистов, а сейчас их девать некуда. Вот решили на нас потратить...

До дома родственников Седа с Марьям все же добрались. Но улица была пустынна, все дома разрушены до основания.

Среди развалин они заметили инвалидную коляску. В ней сидела убитая женщина.
Хоронить сегодня была опасно. После 15 часов снайперы обстреливали все, что движется.
-Вернемся завтра.

На следующий день они вновь пришли к гаражам. Огромный полосатый кот с окровавленной мордой, рыча, отрывал зубами клочья от мертвого тела. Череп лежал отдельно, уже полуобглоданный. Седа отогнала животное. Вдвоем с Марьям они выкатили коляску из-за гаражей. а истерзанный труп предали земле.