«Не знаю, как нам удалось выжить»
Сацита Магомадова
ПОНАЧАЛУ все, что происходило в селе, мы, подростки, воспринимали как некую забаву. Мальчишки облепили несколько машин — в наших местах, где обыкновенный трактор, и тот в диковинку, появление «студебеккеров» было явлением чрезвычайно интересным. Если мальчишки могли подойти ближе и даже потрогать невиданную доселе машину, девчонкам оставалось наблюдать за ними издалека, на время позабыв про ведра, с которыми мы в то утро направлялись к роднику.
Помню, меня что-то заставило вернуться домой с пустыми ведрами — то ли растерянные лица взрослых, то ли какая-то необъяснимая внутренняя тревога, больно сдавившая сердце. Еще с порога услышала: — Тебе это не понадобится. Бери вот это! Раздался глухой стук отброшенной в сторону швейной машинки. Отчетливо помню растерянное лицо мамы и сердитый профиль солдата, протягивающего ей кукурузный чурек.
Потом были скорые сборы под окрики военных. Я кинулась собирать младших братьев и сестер. Одежды на всех не хватало. Особенно плохо было с обувью. Самого младшего, трехлетнего брата мы просто завернули в одеяло — оно служило ему и одеждой, и обувью. Остальных одели во все, что можно было на них натянуть. Зрелище для сторонних наблюдателей, наверное, было смешное. Но мы уже знали: происходит что-то страшное, хотя что именно — этого наш детский ум пока не постигал.
Запомнилась долгая дорога из Шатоя в Грозный. Было холодно. Мы кутались во что попало и жались друг к другу. По прибытии в город нас погрузили в вагоны — выстуженные, мрачные. Пахло навозом. Говорят, в этих вагонах раньше перевозили скот.
На железнодорожной станции нас долго держали без еды и питья. Снаружи доносился шум — это к нашему эшелону подвозили людей из других сел республики. Взрослые переговаривались друг с другом тихо, но иногда в вагоне раздавался отчаянный детский плач и громкие вздохи пожилых женщин, обращавшихся к Всевышнему с мольбой о милосердии.
Это был очень тяжелый, изнуряющий путь, полный лишений и бед. Через несколько дней в нашем вагоне появились больные. Люди надрывно кашляли, у многих была высокая температура, они метались в бреду. Во время коротких остановок люди просили прислать доктора, на что военные отвечали: «Не положено».
Через неделю в нашем вагоне умерла женщина. Женщины плакали. Плакали громко, жалуясь на свою несчастную долю, на разлуку с родиной, на неизвестность, которая их ждет впереди. Глядя на них, всхлипывали дети, прижимаясь к матерям. А старики молчали. Если же говорили, то лишь одно:
— На все воля Аллаха.
В сутки на каждого человека выдавали кусок хлеба, одну ржавую селедку и железную кружку воды. После селедки хотелось пить. Воды не хватало. Жажда была мучительна. Поэтому люди старались не есть селедку.
Так мы ехали долго — около месяца. Многих оставили в пути: тела умерших бросали непогребенными у железнодорожного полотна. Обычно поезд останавливали в темное время суток. Умершего выносили и
под окрики военных укладывали на землю. Хоронить не разрешалось. В это время в вагоне раздавался громкий женский плач. Позже стали снимать с поезда больных. Это обычно происходило у какого-нибудь населенного пункта. У вагонов появлялись санитары с носилками, и больного уносили. Если родственник вызывался остаться с больным, тут же раздавалось грозное:
— Не положено!
Закрывались двери вагона, и поезд уносил нас дальше, в неизвестность.
Наша семья оказалась на севере Казахстана — в Актюбинской области. Здесь очень суровые зимы — иногда снега наваливало столько, что окна в приземистых избушках заносило напрочь.
Нас выгрузили прямо на снег, а потом мы долго, очень долго ждали человека, который должен был нас вывезти в село. Младшие дети болели, все мы обессилели от голода и холода, измотавшего нас за долгие недели пути.
В первый же год пребывания на новом месте умерли наши родители и три сестры. Мы остались втроем: старшая сестра — ей было 17 лет, брат, которому к тому времени исполнилось четыре года, и я. Мне в ту пору было пятнадцать.
Я не знаю, как нам удалось выжить...
Записала Тамара Чагаева
|