Сегодня, когда издается масса газет самой разной направленности, когда журналисты пишут о чем угодно, в том числе – разносят по свету обыкновенные сплетни, когда страницы прессы превращаются в поле битвы конкурирующих политических сил, причем на головы ошарашенных читателей выплескиваются потоки грязных разоблачений, трудно представить, что было время, когда пресса выдавала гражданам страны строго дозированную, многажды проверенную, тщательно отобранную информацию. Ведь нынче можно пародировать самого президента, рисовать карикатуры на любого министра – никто и ухом не поведет, а в ту пору абзац в газетной статье, несущий заряд критики, легко мог выбить кресло из-под высокого должностного лица. Партия в лице своих отделов по идеологии ревностно следила за тем, кто, как и что пишет. И не приведи Бог, если журналист, пусть даже неумышленно, по незнанию или неопытности, проговорится в статье о чем-то таком, о чем не положено. Да, были списки людей, чьи имена не подлежали упоминанию в прессе – общественные и политические деятели, представители творческой интеллигенции, ставшие жертвами сталинских репрессий. Были целые темы, касаться которых запрещалось категорически. Одна из них – депортации. Хрупкий, тонкий лед – вот чем была эта тема для журналистов и идеологов. Наступи – провалишься. Партийные деятели, олицетворяющие систему, не хотели признавать преступлений, совершенных их предшественниками в отношении целых народов. Гордыня не позволяла ни раскаяться, ни извиниться. Власть считала, что проще заткнуть народу рот: не будут говорить об этой исторической драме – так получится, вроде ее и не было вовсе. Прием, которым пользовались властители всех времен и народов, начиная с древнего Египта. Громадные усилия направлялись не на то, чтобы по-настоящему реабилитировать народ, помочь ему изжить пережитое страдание, а на создание мощного аппарата подавления, укрепление системы наказания. Неизбывная народная боль загонялась внутрь и грызла, тревожила тем сильнее, чем строже запрет. Своевременно не залеченное воспаление впоследствии и стало одной из причин социального взрыва, опрокинувшего систему. Журналисты областной партийной газеты "Грозненский рабочий" (впоследствии переименованной в "Голос Чеченской Республики") более, чем кто-либо, ощущали на себе жесткий идеологический пресс. Цензура висела над ними, как дамоклов меч. Это и понятно, рупор обкома партии не имел права на ошибки. Если случайно в какой-то статье не там стояла запятая, редактору звонили "сверху" уже во время утренней планерки и делали замечание. За работой газеты тщательно наблюдало бдительное око с площади Ленина. Из-за чрезмерной тщательности обкомовских перестраховщиков дело иной раз доходило до абсурда. Вспоминаю такой случай из своей практики. Мне, корреспонденту отдела культуры и образования, поручили подготовить к печати статью министра просвещения С. Мовтаева. Речь шла о проблемах преподавания русского языка в школах Чечено-Ингушетии. Тактично и всего одной фразой была высказана мысль о том, что чеченцы, преподающие русский язык, порой сами владеют предметом недостаточно хорошо, а преподавателям некоренной национальности зачастую мешает добиться в своей работе хороших результатов незнание особенностей языка чеченского и специфики мышления своих учеников. Когда-то я сама работала в национальной школе, помню, как оно и мне усложняло задачу, а потому, поразмыслив, оставила эту фразу в тексте, хотя и понимала, что не всем она понравится. Как потом выяснилось, "споткнулись" на этих словах и завотделом, и ответсекретарь, и зам редакторский. Но и они оставили, как было: проблема-то была верно обозначена. На следующий день – звонок из обкома. Редактора обвиняют в серьезном идеологическом просчете, Мовтаева – в национализме. Обоих вызывают на заседание бюро, прочищают мозги. Приказывают организовать выступление школьного учителя – преподавателя русского языка, который бы пополемизировал с министром. Организовываем. Заметка выходит. Опять "прокол": учительница русская. В обкоме схватились за голову: русская учительница критикует министра-чеченца, это могут понять как разжигание межнациональной розни! Что касается читателей, они там никакого криминала не заметили, уже успели забыть о той статье, но после шума, затеянного обкомом, кинулись листать недельную подшивку. Партийная верхушка боялась собственной тени, потому и происходили такие казусы.

…Признанный поэт Иван Минтяк как-то принес очередную стихотворную подборку для воскресной странички. В одном стихотворении шла речь о заброшенном фруктовом саде, в котором без заботливого хозяйского ухода дичают деревья. Наученный горьким опытом редактор, прочитав подборку, это стихотворение отложил в сторону со словами: "Не надо. В обкоме скажут, что речь идет о депортации. Мол, выслали чеченцев, сады опустели и одичали". Опасение, при всей видимой нелепости не лишенное основания.

Особенно туго приходилось очеркистам, пишущим о достойных людях из национальной среды, чье становление проходило в условиях изгнания. Таких, как Махмуд Эсамбаев, Раиса Ахматова, Марьям Айдамирова, Абдулла Хамидов… Журналисты оказывались, как говорится, между Сциллой и Харибдой: с одной стороны, нужно подробно рассказать о человеке, о том, как он преодолевал трудности, закалялся, будучи оторванным от родной земли и брошенным на выживание в степях Казахстана, а с другой – ни единым словом, ни намеком не дать понять, что речь идет о насильственном выселении. Столь замысловатая эквилибристика была по силам только опытным, искушенным в хитросплетениях политики мастерам, обладающим к тому же такими человеческими качествами как житейская мудрость, такт, чувство сострадания, сопереживания. Ассом в написании подобных очерков была известная журналистка Людмила Калита. Ее перу принадлежат замечательные статьи о людях, судьба которых пересечена глубоким шрамом депортации, но запретная тема умело завуалирована. …Работала в Аргунском автотранспортном предприятии шофером на грузовике Уми Газимиева. Женщину-водителя нечасто встретишь, тем более – чеченку в зрелом возрасте. В советское время такой образ прямо просился на газетные страницы. А начинала Уми в Казахстане пятнадцатилетней девочкой. Не от хорошей жизни: полусиротство, изгнание, необходимость заботиться о больной матери и младших братьях. Как рассказать об этом, не сказав о высылке? Журналистка дипломатично обронила : "Война принесла нужду в каждый дом". Но едва заметные штрихи высвечивали правду: читатель без труда понимал, что речь идет о выселении, потому вокруг девушки из Ялхой-Мохка и "горячее целинное лето", и "малахитовые воды Иссык-Куля". Особенно опасно было предавать гласности факты расправ солдат НКВД над гражданским населением. Об этом запрещалось не только писать, но и говорить. Те немногие свидетели, которые выжили после всех потрясений, молчали. Документальные материалы таились за многими печатями в спецхранах, недоступные даже ученым-историкам. Поэт и этнограф Ахмад Сулейманов рассказывал, как собирал материал о трагедии Хайбаха. Он находил пути к сердцам очевидцев, записывал их свидетельства, составлял списки мучеников Хайбаха. Потом он учил эти списки наизусть и уничтожал, чтобы, не дай Бог, не обмануть доверие своих собеседников, если списки ненароком попадут в руки недоброжелателей. На протяжении почти трех десятилетий он несколько раз сжигал эти списки и снова восстанавливал, пока не пришла пора их обнародовать. Считается, что первыми открыли читателям тему Хайбаха журналист Саид Бицоев и историк Далхан Хожаев, опубликовавшие материалы Ахмада Сулейманова и Дзияудина Мальсагова в газете "Комсомольское племя" (ныне "Республика"). Да, они раскрыли ее широко и пронзительно больно – это было, как нож в сердце. Но несколько раньше, когда робкая гласность еще только-только приоткрывала запретные темы, сам Ахмад Сулейманов поведал о Хайбахе. И не где-нибудь, а в ортодоксальном "Грозненском рабочем". Произошло это так. Редакция заказала Сулейманову – человеку, авторитетному в народе, поэту и ученому, к слову которого прислушивались, – статью о дружбе народов. Он представил прекрасный материал, но первый абзац вызывал шок: во время выселения в высокогорном ауле Хайбах были заживо сожжены сотни людей – стариков, женщин, детей. Редактор одобрил статью, но предложил изъять первый абзац, объяснив, что без документального подтверждения не может опубликовать подобные сведения. Поэт, известный своей принципиальностью, отказался: или печатайте целиком, или забираю материал. Выход предложила Людмила Калита: провести журналистское расследование и тем самым обезопасить себя от возможной ошибки. Так и сделали. Расследование проводил корреспондент Арби Сагаипов. Все подтвердилось. Статья вышла полностью. Позже поисковик из Москвы Степан Кашурко обнаружил в доселе недоступных архивах официальные документы 1944 года, где и были зафиксированы с военной точностью эпизоды расправы в горах Чечни над беззащитными женщинами, стариками, детьми.

Как бы ни скрывали правду, она рано или поздно обнажается. Есть такое выражение: когда в дом входит насилие – справедливость из него уходит, а когда насилие уйдет – справедливость вернется не сразу. Сказать всю правду – не значит восстановить справедливость, но сделать важный шаг к этому. С рокового дня 23 февраля 1944 года прошло 60 лет. Новая беда кровавым катком прокатилась по чеченской земле, новые раны разбередили те, старые, еще не зажившие. А правда о тех событиях до конца еще не высказана. Сегодня мы пишем и говорим об этом так часто потому, что слишком долго молчали. И все это время копилась, росла боль. Слишком долго тема была запретной.

<< ЛИСТАТЬ ЖУРНАЛ >>