Назад

Ужас 1992-го,или как я выжил
 
Умар Цуров 		 Моих братьев и сестер по не­счастью вряд ли удивит эта история, ведь каждый из нас по-своему пережил кровавый финал високосного 1992 года. На момент «геноцида», что обрушился на мою семью, как и на всех жителей нашего Пригород­ного района, мне было двенадцать...
Хоро­шую сказку рассказало государство ре­бенку, потерявшему отца и мать в один день! Сказку с сотнями смертей — не смертей, а убийств. На такой сценарий не каждый голливудский режиссер согласит­ся снимать фильм: закупка искусственной крови влетела бы ему в копеечку... Как бы то ни было, я был рад предложению опи­сать виденное и пережитое мною и мои­ми близкими, к которым отношу и всех пострадавших тогда. Этой возможности мне пришлось ждать 14 лет. Все эти годы тысячи моих братьев и сестер ютятся в придорожных вагончиках у городских окраин. И условия их существования та­ковы, что со всего мира должны бы сте­каться толпы, смотреть и удивляться, по­чему эти люди еще живы....
Я родился в селе Октябрьское, а рос в Камбилеевском, до 92-го года это село было райским уголком. Но вот в одно с ви- ду обычное утро занятия в школе прекра­щаются, нас вдруг распускают: дескать, маньяк сбежал из тюрьмы, так что вы, ре­бятки, бегите по домам. Стало быть, пос­ледующая операция была заранее сплани­рована.
Как прошел день, я помню смутно. Все кругом суетились, сновали туда-сюда, а ту­чи тем временем сгущались... И вот наста­ла первая ночь. Я и четверо моих сестер (одна из них, замужняя, гостила у нас с трехлетней дочерью, которая по сей день заикается от пережитого) сидели на полу в комнате на первом этаже дома. Старший брат периодически заглядывал к нам и ус­покаивал : мол, все хорошо.... Что это не со­всем так, мы поняли сразу после первого попадания миномета. Стена вспучилась, железобетонная плита выдвинулась из нее на пару сантиметров, но не рухнула — по­щадила нас. Началась паника. Все столы и стулья, что были в доме, пошли в ход: пы­таясь защититься, мы перетащили их к ок­нам, в которых уже не было стекол. Но это не спасало: пули и снаряды в щепки разно­сили наши баррикады. В такую «войнуш-ку» я еще не играл. Нескончаемые взрывы сотрясали дом, казалось, он, как и мы, не понимал, что происходит. Потом, выпрыгнув через окно, мы пересекли двор и юрк­нули в подвал, казалось, там безопасней. К утру с помощью брата перебрались по вырубленному лазу в стене к соседям, так как наш дом стоял на «передовой», где шквал огня бушевал особенно яростно.
Многое теперь трудно вспомнить, все происходило слишком быстро, а у нас в этой неразберихе цель была одна — ВЫЖИТЬ. Но вот рассвело, и кругом все стихло. За сестрой и ее ребенком приехал муж. Люди начали понемногу появляться из укрытий. Многих соседей я даже не мог узнать, настолько их изменила эта ночь «межнациональной любви»... Брат сказал, что надо отпустить на волю нашу скотину и птицу. Странно, как домашняя живность уцелела в этом аду... У меня был орел желторотик, больше всего на свете мне хоте­лось оставить его себе, не выпускать... Но вот он взлетел и, верно, изумленно смотрел с высоты на горящие дома, на чи­новников из начальства, которые, прибыв на место трагедии, бесстыдно изобража­ли на своих свиных рылах недоумение: «Что такое? Здесь что-то произошло?»
К вечеру мы перебрались вглубь села, где побольше «наших». Но скольких жиз­ней, каких усилий и риска стоил нашим защитникам этот «переезд»! Там, в подва­лах, под огнем снайперов мы провели еще пару дней и ночей... Но самым страшным было все же не это. Всего больней были долетавшие до нас вести о гибели близких и родных, это просто убивало. И вот при­шло время решать, уходим в Ингушетию или нет. Мнения разделились. Одни гово­рили: «Вы идете на верную гибель!» Другие спорили, кто-то даже встал на стул и кри­чал, что если останемся, нам конец. Только я, двенадцатилетний «агрессор», и мои се­стры четырнадцати, семнадцати и двадца­ти лет молча стояли, кто в тапочках, кто босиком, и все не могли поверить, что этот ужас взаправду происходит с нами.
Но вот двинулись в путь, примкнув к группе, идущей через Джейрах в село Дач­ное. Пришлось часами ползти по карто­фельному полю, отсиживаться в грязи под моросящим дождем в кукурузных полях, спасаясь от обстрелов. В Дачном нас жда­ли затопленный подвал местной школы, сырая еда, слезы, горе и рассказы про то, как взрывали минарет мечети. Потом од­на, вторая, третья неудачная попытка доб­раться до села Чермен. Ночи в грузовиках на дороге, проверки, оскорбления, смер­тельно томительное ожидание в заложни­ках, когда твою судьбу решает горстка пьяных отморозков. Потом все-таки вы­рвались. Стали подсчитывать потери: женщин, стариков, детей...
Многое уже стерлось из памяти, и описать все, что помню, нет сил. Врагу не пожелаешь того, что пришлось вынести.
Теперь я живу и работаю в Москве. Но мое сердце принадлежит отчему краю...