Назад Вперед

Исповедь изгнанниц
  Иногда приходится слышать такое мнение: когда людям тя­жело, им не печальные песни нужны, а бодрящие, поднима­ющие дух. Зачем перебирать былые горе­сти, надо стараться забыть их... 
В этом есть своя правда. Но как быть, если пережитое не забывается, ежечасно, ежеминутно напоминает о себе? Навер­ное, хотя бы раз надо высказаться, вы­плеснуть свою боль, облегчить сердце. В моих старых записных книжках лета 1993 года сохранилась своеобразная ис­поведь беженки из Пригородного рай­она.
С Тамарой Даскиевой мы оказались попутчицами: ехали из Грозного в Сун­женский район. Пожилая женщина по­жаловалась на головную боль и как бы в оправдание пояснила: «Не спала сегодня совсем. Дочка ночью во сне кричала. Го­ворит, приснилось, что осетины с авто­матами преследуют...»
Каким же сильным должно быть по­трясение, если спустя столько месяцев не отпускают кошмары!
«А я с тех пор и вовсе уснуть не могу, — признавалась Тамара. — Забудусь ми­нут на пять — и снится, будто вытаски­ваю из земли косточки сына...» ...Не надо о печальном. Сыновей тогда Бог уберег. Вся семья уцелела во время побоища в Пригородном районе, да еще пополнилась новым членом: у Тамерлана первенец родился. Да и устроились, в об­щем-то, сравнительно неплохо: муж с другими беженцами остановился в Наз­рани, а она с детьми — в Грозном, в квартире, отданной в их распоряжение Бесланом Костоевым. Тамара была бес­конечно признательна семье Костоевых. «Они нам даже швейную машинку поста­вили, шитьем я и зарабатываю на жизнь», — говорила она. С работой ей вроде бы тоже повезло: на Карабулакском заводе химических реагентов готовы ее, всю жизнь проработавшую на химзаводе, принять. Всего труднее было с жильем.
Сколько Тамара себя помнит, жилье было для них вечной проблемой.
— В 1944 году, — рассказывала она, — мне исполнилось четыре года. Из трех детей в семье я была самая старшая. Младшему брату при выселении было всего две недели. Обремененная малень­кими детьми, мать практически ничего не смогла взять в дорогу. Много людей тогда погибло от голода и холода, в Ка­захстане умер и мой отец. Мать, как и я сейчас, зарабатывала шитьем, меняла пошитое на отруби... В 1957 году мы верну­лись домой налегке: так радовались, что нам разрешили возвратиться, что почти ничего не взяли. Но наш дом в Пригород­ном районе, в Октябрьском, был занят осетинской семьей. Так и не довелось нам в нем пожить: построили его как раз в год выселения. Мама попросила разре­шения посмотреть на него, а заодно уви­дела у хозяев и свои вещи. Они предло­жили нам купить этот дом, но средств у нас не было, устроились на частную квартиру. 3-4 года жили без прописки, без работы. Постоянно приходил участ­ковый, проверял нас. Потом приехала из Москвы комиссия, прописку разрешили задним числом. Построили дом из сама­на. К тому времени умер брат, а я устрои­лась на химзавод аппаратчицей, заочно поступила в Бакинский химический. Со временем от завода дали квартиру, выде­лили машину в порядке очереди. Млад­ший брат только в прошлом году дом по­строил. И тут же без дома остался, как в свое время наши родители...
Мы не требовали вернуть отцовский дом, когда приехали из Казахстана, хотя и горько было сознавать, как несправед­ливо с нами обошлись. Тем более мстить, кровь проливать мы не собирались.

Фатима Дахкильгова

жительница Владикавказа

 		  — 31-го октября мои родители ушли на базар и не вернулись. Мы не знали, что случилось. Дома кроме меня были: моя тетя (сестра мамы) — Люба (20-ти лет), сестра — Лариса (17-ти лет), брат — Якуб (13-ти лет), два двоюродных брата в возрасте 5 и 3 лет.
Мы видели в окно, как в полдень рядом с нашим домом убивали ингушей-заложников, в основном женщин и детей. Сколько их там было убито, я ска­зать не могу, потому что смотреть на это было очень тяжело, и я часто отходила от окна.
Недалеко от нашего дома была большая детская площадка, на которой все это и происходило. Было приблизительно 11 часов дня, когда туда начали сво­зить пленных ингушей. Мужчин среди них почти не было, если не считать нескольких подростков и ста­риков. Вокруг них собралась огромная толпа осетин, в основном наши соседи. Но были там и осетины, ко­торых я не знала. Все они громко смеялись, свисте­ли, улюлюкали всякий раз, когда убивали очередно­го ингуша. Вокруг ингушей был образован большой круг. Человека выводили в круг несколько гвардей­цев и крепко держали до тех пор, пока не убедятся, что он умер. Убивали так: били по голове, в лицо, в живот, отрезали уши, нос, выкалывали глаза, туши­ли на их телах сигареты.
Мы заметили из окна женщину немного старше 20-ти лет. На руках у нее был мальчик двух-трех лет. Она хотела пройти мимо толпы, но, видимо, испу­гавшись, забежала в подъезд дома № 15. Она про- была там долго. Выйдя из подъезда, не обращая внимания на толпу, она хотела быстро пройти мимо. Это был единственный путь из этого дома. Несколь­ко осетин оглянулись на нее и стали кричать. Жен­щина хотела убежать, но ее догнали несколько гвар­дейцев и гражданских. Отобрав ребенка и затащив женщину в круг, ее начали одновременно бить по лицу и раздевать. Раздев догола, ее потащили в подъезд. Все это время она кричала, плакала, отби­валась. Какой-то гвардеец схватил мальчика за ноги и, сильно размахнувшись, ударил головой о стену дома № 15. Но мальчик сильно кричал. Гвардеец уда­рил его еще два раза головой о стену. Мальчик пере­стал кричать, и гвардеец бросил его в кучу тел уби­тых ингушей.
Его мать снова выволокли из подъезда. Несколь­ко гвардейцев держали ее за руки, остальные долго тушили на ее теле свои сигареты. Снова зажигали их и снова тушили. У некоторых из них были зажигал­ки, они со смехом жгли женщине лицо, руки, волосы. Ее ужасный крик прекратился только когда она умерла. Но и после этого продолжали тушить сига­реты на ее теле, потом ее бросили в общую кучу.
Тетя запретила нам смотреть в окно и вывела из комнаты. Весь день мы боялись, что за нами придут. В три часа ночи мы вышли из дому и пошли к другу нашего отца. Он русский, живет во Владикавказе. Три недели мы прятались в его семье, затем с его по­мощью отец вывез нас в Назрань.

За что нам такая судьба, в чем мы винова­ты? Где же ингуши могут построить себе дом, чтобы жить в нем без боязни, что его отнимут?...
Были у Тамары были и другие воп­росы.
— Если вы будете там, в Октябрьском, зайдите на улицу Дружбы, дом 115, квар­тира 19, спросите новых жильцов, как спится им на чужих кроватях после того, как вооруженные бандиты ночью вы­швырнули из этого дома хозяев босыми и раздетыми? Впрочем, если бы осетин­скому народу показали правду, я думаю, многие бы проснулись. Сейчас они усып­лены пропагандой, которую ведет правительство. Я не переживаю за свои вещи: потерять нажитое — не самое страшное. Гораздо тяжелее то унижение, которое перенес ингушский народ. Я мечтаю только об одном: чтобы оттуда ушли рос­сийские войска... Знаете, что меня раду­ет? Когда нас освободили из заложников, вся наша семья попала в больницу. Я уз­нала, что там содержатся осетинские за­ложники. Мне хотелось посмотреть, как они содержатся, потому что для нас, ин­гушских пленников, в спортзале села Сунжа был создан сущий ад. Это кошмар, что там творилось... Осетины приходили смотреть на нас, как в зверинец, угрожа­ли расправой: мол, в Ингушетии их людей подвергают мучениям. Нам приноси­ли только хлеб и иногда воду... Я хотела посмотреть, действительно ли с осетин­скими пленниками обходятся плохо. Ме­ня пропустили, и я увидела, что они на­ходятся в нормальных человеческих ус­ловиях. Честное слово, у меня не было на них зла, наоборот, я порадовалась, что их так содержали: значит, ингуши, не­смотря на все испытания, не утратили человечности, они не учинили такого же зверства над простым народом, какое ис­пытали мы...
Записала Мария Катышева.
1993г.