Нескончаемая военная зима миновала, земля просыпалась, дыхание весны чувствовалось повсюду. Люди возвращались в свои дома после долгих скитаний, кто-то стоял у порога сохранившихся жилищ, другие у развалин и руин. И каждый должен был начать заново жить. Оживали улицы, наполняясь детскими голосами, ребятишки без устали целыми днями носились, играя в войну. Завидев очередных возвращающихся соседей, они мчались по улице, возвещая взрослым: «Приехали, приехали!». Сдержанные объятия мужчин, женщины, утирающие украдкой слезы радости. Понаблюдав за этими встречами взрослых и словно вспомнив о чем-то самом важном на свете, дети срывались с места, подражая звукам автоматной очереди, вопили: «Тра-та-та-та!» и сломя голову неслись на свою войну.
По вечерам, отделавшись от дневных хлопот, взрослые выходили на улицу. Старики сидели на лавочках, толкуя о минувших временах, о выпавших на их долю страданиях в далеких степях Казахстана, о родных и близких, оставшихся там навечно, о незабываемых днях радости, когда возвращались на родину... Побродив дорогами памяти, они незаметно для себя переходили к недавним событиям. Вечернюю тишину нарушало мычание стада, идущего со своих пастбищ, слышен был легкий звон колокольчика. Пастух, подгоняя отстающих животных, щелкал кнутом, который описывал в воздухе незамысловатые круги, и все покрикивал: «Эй-т, эй-т!» Женщины стояли у широко распахнутых калиток, ласково окликая своих возвращающихся в хлев кормилиц.
Набегавшись за день, чумазые, уставшие мальчишки с неохотой брели домой, волоча за собой самодельные деревянные автоматы. Старики, переключая на них свое внимание, спрашивали: «Ну что, навоевались? И кто из вас победил?» Мальчишки, остановившись, наперебой начинали рассказывать, потом, толкаясь, разбредались по домам. Провожая их взглядом, старики сокрушались, что их внуки играют в войну. Когда же солнце скрывалось за холмами, они тоже вставали, кряхтя, сдержанно прощались, желая спокойной ночи. А она, ночь, уже тихо опускалась, убаюкивая, томя тяжелыми мыслями, даря надежду. Ночное небо, усыпанное звездами, молча взирало на утомленную затихающую землю.

Дни летели незаметно. В воздухе пахло гарью, кто-то сжигал пришедшие в негодность вещи, дым смешивался с запахом цветущей сирени и распускающейся листвы. Буйно зеленели ореховые деревья, их ветви, распушившись, заслоняли покосившиеся, искореженные дома с зияющими пустотой глазницами окон, с оголенными крышами. Звуки без устали стучащих молотков, визг пилы - все это и многое другое возвращало к жизни тех, кто уцелел в вихре войны.
Голубое небо с легкими облачками, безмятежно плывущими куда-то вдаль, казалось бездонным, искрящиеся лучи солнца потоками струились с высоты, наполняя землю живительной силой. Но вот легкий дрожащий весенний ветерок донес звук, он приближался. Мужчины, что крыли крышу одного из полуразрушенных домов, на миг замерли. Вглядевшись в небо, они увидели стаю журавлей. Вытянувшись клином, зыбко чернеющим в безбрежном голубом пространстве, они возвращались домой, их курлыканье наполняло сердца тихой радостью, к которой примешивалась печаль. Внезапно раздался пронзительный треск, от которого похолодело в душе, в небо взметнулись огненные точки. Крики беспомощных птиц наполнили воздух, стая, словно подхваченная смерчем, закружилась на месте, сбившись в кучу и постепенно редея. Уцелевшие птицы, вырвавшись из этого вихря, рванулись вдаль и, торопливо пытаясь выстроиться в клин, понеслись прочь от места подлой расправы. Сколько боли и какой-то тоскливой мольбы было в их прощальном курлыканье!
Встревоженные выстрелами, женщины бросали домашние дела, выбегали на улицу. Не понимая, что происходит, они спрашивали друг у друга: «Что случилось?» Старая Эсет, сидящая целыми днями на лавочке у ворот своего дома, сказала: «Да солдаты с горы стреляли в журавлей». Бойкая и языкастая ее соседка Мадина, зная, что Эсет полуслепа, фыркнула: «Деци, ты же не видишь, откуда ты знаешь, в кого они стреляли?» И тут же звонким голосом крикнула: «Аслан!» По улице неслась стайка мальчишек, они, не обращая внимания на стрельбу, прятались за стволы деревьев, кричали друг другу: «Сдавайся!!!» От их стайки отделился один, медленно направился к Мадине. А она тем временем продолжала, обращаясь к соседкам: «Разве можно верить этим солдатам? Они же, как напьются, вечно палят во все стороны и днем и ночью».
Встревоженные матери стали звать детей домой. Мимо проходил Ваха, тот, кто крыл крышу дома. Мадина, не удержавшись, спросила: «Ваха, ты куда идешь?» Немного сбавив шаг, сосед ответил: «Там, за горой, российские военные части, а отец ушел туда посмотреть огород, пойду гляну, что с ним? Они стреляли в журавлей, а там кто их знает...»
 Ваху догнал другой сосед, Анзор, он предложил: «Я пойду с тобой», но Ваха ответил: «Да не стоит, я сам схожу, а то мой старик что-то замешкался». - «Нет уж, вместе пойдем!»- настаивал Анзор. Поняв, что спорить бесполезно, Ваха махнул рукой и они быстрым шагом направились туда, откуда недавно доносилась пальба.
Мадина повернулась к Эсет: «Деци, ты была права, они стреляли в журавлей». Старуха проворчала, недовольно покосившись на нее: «Я плохо вижу. Но хорошо слышу!». Зная нрав Эсет, другие женщины молчали, с ней только Мадина могла поспорить. Тут к ним подошла Сацита, она была вся в черном: ее муж погиб во время зачисток. Семью отправил в Ингушетию, а сам оставался дома... Держа за руку сына Мурата, вдова спросила: «Вы не видели Мохмада? Не могу его найти». - «Он ушел с Супьяном на огороды, за гору», -- сообщила старая Эсет.
Сацита заволновалась и, подтолкнув Мурата к Мадине, дрожащим голосом пролепетала: «Присмотри за ним, я сбегаю туда».
 - Тебе-то зачем? Туда уже Ваха с Анзором ушли. Эти солдаты просто стреляли в журавлей! - сказала Мадина. 
Женщина растерянно переспросила: «В журавлей?» На мгновенье застыла, потом прошептала: «Их-то за что?» 
 «Да какая им разница, в кого стрелять!» - резко произнесла Мадина. Боль утраты вдруг всколыхнулась в душе Сациты, слезы застилали ей глаза. Увидев слезы матери, маленький Мурат испугался и сам заплакал. Подхватив ребенка на руки, вдова прижала его к груди, плечи ее содрогались, она прятала лицо, пытаясь овладеть собой. Не принято у вайнахов на людях плакать… 
Женщины стали успокаивать Сациту, а старая Эсет сказала наставительно: «Эй, маржа дуьне я1, еще не раз будешь плакать, глядя на своих сирот. Ты крепись, умерших не вернешь. О них только память живет вместе с нами. Береги себя, ты еще должна детей на ноги поставить!» Стоящие рядом соседки тоже украдкой утирали слезы, ведь каждая из них пережила горечь утраты.
А между тем вожак стаи, умирая, еще пытался отозваться на зов улетающих родичей. Камнем рухнув на землю, он с перебитыми окровавленными крыльями лежал на небольшом стоге сена, распластавшись и вытянув тоненькую шею, словно отдыхал после долгого перелета. Сквозь затуманенное сознание прорывалась невыносимая боль, крик застрял в пересохшем горле.
  Старик осторожно поднял журавля вместе с охапкой окровавленного сена, а мальчик, снимая с себя курточку, предложил: «Ваши, давай его положим на куртку и вместе понесем». - «Нет, Мохмад, твоя курточка мала, и к тому же мы ее испачкаем».
И старик медленно пошел, неся на вытянутых руках большую полумертвую птицу. Мальчишка, забегая вперед, предупреждал о ямках и кочках. Они спускались с горы, когда увидели, что навстречу спешат Ваха и Анзор.
Ваха с ходу хотел укорить отца, что задержался, но, увидев его окровавленную ношу, осекся. Молча взял журавля из рук старика и зашагал к дому. Анзор остался рядом со стариком, а тот устало опустился на землю: ему было необходимо отдышаться. Только потом он с помощью Анзора поднялся и, взяв мальчика за руку, молча пошел.
На улице Супьян увидел собравшихся женщин и, подойдя к Саците, сказал: «Прости меня, старика, я напрасно взял с собой Мохмада. Думал, больше стрелять не будут». Потупив голову, Сацита ответила: «Что ты, Ваши? Все в воле Всевышнего, от своей судьбы никому не уйти».

Раненого журавля выхаживали всем миром. Неугомонная босоногая ребятня, забросив на время игру, целыми днями толпилась во дворе старика, донимая его бесконечными вопросами: «Ваши, а почему они стреляли? Ваши, он выздоровеет? Ваши, что ему принести поесть?» Потом мальчишки, все-таки вспомнив, что не доиграли в очередную «войнушку», начинали шумно выяснять, кто был вчера федералом, а кто боевиком.
Старик молчал, печально наблюдая за ними.
А в тот первый день старик и мальчик вдвоем перевязали журавлю его раны. Птица сопротивлялась, Мохмад держал ее, ласково приговаривая: «Х1умма дац, хьо толур ю!» («Ничего, ты поправишься!»), но, обращаясь к старику, тревожно спрашивал: «Ваши, толур юй.. ?» Старик успокаивал мальчика: «Если остался жив, значит, выздоровеет. Все от Всевышнего».
Дни летели, незаметно подкрадывалась осень, золотя убранство лета. Журавль окреп, его раны затянулись, он уже взмахивал крыльями, пытался почувствовать их былую силу. Старик радостно говорил Мохмаду, который теперь большую часть дня проводил подле него: «Смотри, мы с тобой ему помогли, так устроена жизнь, люди тоже друг другу должны помогать, а остальное в воле Всевышнего». Мальчик смотрел на журавля с тихой грустью, думая о своем: он привязался к раненой птице. В памяти всплыли события того дня, когда расстреляли стаю журавлей, его детское сознание странно связало их с картинами ранее пережитого. Он снова увидел кладбище, мужчин с застывшими от горя лицами, плачущих женщин. Они с матерью стояли у могилы отца… Помолчав, он тихо спросил: «Ваши, они и моего даду расстреляли?»
Старик не ответил. Молча погладил мальчика по голове, прижал к себе. 
И вот настал день, когда в вышине раздалось курлыканье – там летела стая журавлей. Вытянув шею, распрямив крылья, журавль закурлыкал, пытаясь оторваться от земли, взлететь. Увидев это, старик сказал Мохмаду: «Надо его отпустить на волю, он должен быть с ними». Наутро старик и Мохмад взошли на небольшой холм и там отпустили журавля, но стали наблюдать за ним. Журавль сделал несколько шагов, замер, расправил крылья.., но нет, они не слушались. Измучившись от тщетных попыток взлететь, журавль лег на землю, вытянув шею, смирившись со своей участью. Мальчик подошел, присев на корточки, нежно погладил птицу, потом вопросительно глянул на старика. Когда они принесли журавля домой, старик вздохнул: «Наверное, он уже не сможет летать». Мальчик ответил не сразу, на глаза навернулись слезы, наконец он тихо выговорил: «Ваши, а как же он будет жить без них?!» 
Несколько дней старик и мальчик упорно поднимались с журавлем в горы. Их не покидала надежда, что он сможет взлететь. И судьба, словно сжалившись над ними, подарила этот миг счастья.*) В который раз отпустив журавля, старик и мальчик, как обычно, наблюдали за ним, Птица, словно не желая отойти далеко от них, вышагивала, как если бы мерила землю, время от времени взмахивая крыльями. Вдруг в осеннем небе раздалось курлыканье запоздалой стаи. Журавль встрепенулся, вытянул шею, жалобный стон вырвался из его груди. Он смотрел вслед удаляющейся стае, смотрел и вдруг расправил крылья! Стал быстро перебирать ногами, разогнался, взмахи делались все чаще – и вот он оторвался от земли. Увидев это, мальчик радостно закричал: «Ваши, Ваши! Он поднимается!»
И тут же осекся. Его маленькое сердечко сжалось от боли. Шмыгая носом, Мохмад дрожащим голосом произнес: «Он улетает!» И, уже не сдерживаясь, заплакал. Птица сделала над ним несколько прощальных кругов и, курлыча, взмыла ввысь. Она догоняла своих собратьев с таким отчаянным упорством, будто сознавала, что это последняя стая журавлей и сейчас она утонет в догорающем осеннем закате. Старик, приложив ладонь к глазам, всматривался в небо. Потом спросил: «Догнал?». Мальчик молча покачал головой. По щекам его бежали слезы, он, не отрываясь, смотрел вслед журавлю. Стая уже исчезла в дымке гаснущего неба, лишь одинокая черная точка еще виднелась. Потом и она пропала. Мальчик жалобно прошептал: «Ваши, он их не догнал!» Старик покачал головой: «Раз он взлетел, значит, сможет и догнать. Ты не переживай. Они полетят все вместе туда, где в них никто не выстрелит».
Насилу справившись с волнением, Мохмад утер слезы: «Ваши, а журавли прилетят весной?» Старик со вздохом ответил: «Да! Ведь здесь их дом. Они улетают только на зиму, а весной вернутся. Мы с тобой непременно дождемся их!» Мальчик тихо спросил: «А солдаты больше не будут в них стрелять?» 
Задумчиво глядя в небо, старик произнес: «Не знаю. Надеюсь, что не будут»…

Лидия ЮСУПОВА