|
Ослик для Баны
Часто смотрю на фотографию Баны Гайтукаевой. Ту, что обычно публикуют. И такая досада берет… Прежде всего – на себя. Если публикуют только эту фотографию, значит, другой нет?Ведь она могла не только грустить, как на этом фото, но и замечательно улыбаться, быть живой, задорной, задумчивой, удивленной, негодующей - одним словом, разной. Мы не сумели запечатлеть ее такой. Вместо этого самого «не смогли запечатлеть» напрашиваются более суровые слова – не уберегли. Мы довольно часто встречались на автобусной остановке, что в центре довоенного Грозного. С ней всегда было интересно, с ней было уютно. Ее можно характеризовать по-разному. Чаще – прибегая к эпитетам. Когда вспоминаю о ней, меня тянет на возвышенные слова, что-то вроде «неземная». Такой она была по моим ощущениям. Но ей бы наверняка не понравилось подобное пышное определение применительно к ней самой. А как найти другое? Самое точное, которое помогло бы объяснить, какой была Бана? Женщина, которая никогда не стала бы совершать многие из тех поступков, какие может совершить обычный земной человек.  Непонятно?Тогда по порядку. - Могла ли Бана соврать? Вот так, походя, по мелочам? Нет! - Злословить? Нет! - Предать? Никогда! - Не прийти на помощь? Нет, не могла! - Ища выгоды для себя, ущемлять чьи-то интересы? О, нет! Эти перечисления можно было бы продолжать. Но можно и по-другому. Подумать о том, что она могла бы сделать. И делала. Например, заступиться. Помочь. Сочувствовать. Поддержать… Не уберегли. Память о ней не сохранили. В той мере, в какой она заслуживала. Этот ее взгляд. Устремленный на тебя, зоркий, смотрящий вглубь. Ее внезапную задумчивость, в которую она порой погружалась, увлеченная случайным, ненароком, кем-то сказанным словом. В эти минуты она становилась молчаливой и отстраненной. А там, где-то в закоулках ее необъятной души, искала приюта и разрешения чья-то мимоходом оброненная мысль. Она ее обдумывала. Примиряла с нашей действительностью. Или старалась найти оправдание тому, кто ее высказал. Пыталась его понять. Понять и простить. Как это делали пророки. Ведь мы – только люди. А она мыслила и выше, и шире нашего понимания. Однажды, незадолго до ее кончины, мы ехали домой вместе: она в свой Валерик, я – в Урус-Мартан. У нее болела голова. Но Бана старалась держаться. Улыбалась. Шутила. Теперь корю себя за то, что не удержалась: попросила почитать стихи. Она была утомлена, отнекивалась. Потом несколько минут сидела и молчала. И вдруг тихо: «О Боже, как я устала! Как сильно же я устала! Мой друг, хоть минутой малой, со мной раздели раздумья о том, для какой же цели жизнь в старенькой колыбели и ложь на темной постели, баюкают наше Завтра…». - Можно громче? Такие хорошие стихи… Это водитель подал голос. Услышал стихи, которые Бана читала на чеченском. Громче читать у нее не было сил. Поэтому она придвинулась ближе к сиденью водителя. И снова: «Что делать? Мы жизни слуги. Холопствовать ей готовы…». Водитель уже не ехал – он еле тащился. Будь его воля, наверное, совсем заглушил бы мотор. Иногда качал головой – соглашался с мыслями Баны. А еще говорят, что народ не любит и не понимает стихов! Но вот она умолкла. Устало откинулась назад. В салоне машины воцарилась тишина, которую никому не хотелось нарушать… Однажды Бана показала мне свою коллекцию. Не поверите – она коллекционировала… осликов! Откуда эта странная прихоть? Я не успела спросить. Бана сама почувствовала, какой у меня шевельнулся вопрос: - Они такие грустные… Она нежно погладила ослика. Почему-то он был оранжевый. Причуда дизайнера. - Обрати внимание на их глаза. Сколько в них печали! Ни у кого нет таких вечно грустных глаз… Потом стала переставлять осликов на полке. Сначала выстраивала в ряд тех, что покрупнее. Потом – помельче, а впереди – совсем крошечных. - Бана, я свяжу тебе ослика. Так захотелось сделать ей приятное… - Он будет больше всех твоих осликов. Бана улыбалась. - Он будет серый. Она продолжала улыбаться. - И у него будут грустные глаза. Я уже представляла, как буду вязать для нее ослика. Сначала нарисую контур будущего вязаного полотна на бумаге: четыре ноги, живот, который у них почему-то провисает, потом – голову. Вот с головой будет сложнее. Мне кажется, я сумела бы связать голову любого другого домашнего животного. Но как справиться с формой ослиной головы? Ладно. Разберусь. В крайнем случае, посоветуюсь с кем-нибудь, кто вяжет лучше, чем я. Тут у меня возникла еще одна мысль – Бана от нее пришла бы в восторг! Я подумала, что обязательно смастерю такую штуку… как бы объяснить… она бывает в форме латинской буквы W. Кажется, это называется «вьючное седло». Ее каким-то образом закрепляют на спине осла. На это самое седло – слева и справа - кладут поклажу. На нем можно поместить хворост, два мешка с мукой, с кукурузой, с чем угодно. Основное полотно я связала очень быстро. Но потом работа застопорилась: никак не вывязывалась голова. То есть я ее вязала, но контур ослиной головы получался совсем не таким, каким я его представляла: то слишком массивным, то угловатым… Десятки раз я распускала свое вязание, нитки уже истрепались от моих экспериментов. Пришлось на время отложить работу – не понесу же я Бане ослика с головой какого-то мутанта! Вот незадача! Где бы найти живого осла? Чтобы хорошенько к нему присмотреться. Ведь встречала же их раньше! Я так и не успела закончить работу. Вскоре Баны не стало. Еще один урок – надо спешить делать близким приятное. А потом грянула война. На книжной полке, на самом видном месте лежал пакет с моей заброшенной работой. Мечта не осуществилась. Но она не отпускала меня. Наперекор всему в первые месяцы войны, в напоминавшей вечную мерзлоту квартире, я пыталась довязать ослика. И он получился! Я напихала в него старых шерстяных ниток, приладила короткую гриву, хвост, сделала длинные ресницы, за которыми скрывались вечно грустные глаза… И снова уложила в пакет. Я надеялась передать ослика ее младшему брату, которого Бана безмерно любила. …Вскоре пришлось уехать. Бежать от войны, от вечного страха быть погребенной под руинами дома, от вечного холода, который, казалось, добирался до самых костей – в доме давно не было ни света, ни воды, ни тепла. Прошел остаток зимы, прошла весна, лето, затем осень… Когда снова, попав в квартиру, развернула пакет с осликом Баны, я обомлела: его сожрала моль. Я держала в руках что-то бесформенное, бесцветное, проеденное насквозь, оно рассыпалось…
Тамара Чагаева
|